Царь Иоанн Грозный

— Равнодушие — было коварство. Он почувствовал себя уличённым и стал бы оправдываться, если б мог оправдаться.

— Я счастлив, — сказал Ридель, — что не погубил мою добрую Минну, не выдал её за негодяя. Кажется, она забыла о нём, только не знаю, отчего более прежнего не терпит тебя.

Вирланд хотел улыбнуться, но видно было, что ему нелегка была эта улыбка.

— Да, — сказал он, — чего не случается на свете? Я слышал, что те, кто не терпел один другого, часто сильнее любили друг друга после брака, нежели те, которые до свадьбы бредили от любви... Любовь сильнее рассудка, а время сильнее любви.

Ридель задумался, он никогда не был расположен принять Вирланда в родство, сколько не хвалился дворянин знаменитостью предков. Он был нужен Риделю только для партии в пилькентафель.

— Откровенно скажу тебе, Вирланд, — проговорил старик, — что не выдам Минну против её воли. Ей жить с мужем, и я не хочу, чтоб она жаловалась на отца.

Вирланд что-то хотел ответить, но оскорблённое самолюбие спутало его мысли.

— Что тебя выманило из дома? — спросил Ридель, . стараясь переменить разговор.

— Любопытство, которое столько же сильно во мне, как своенравие в женщине.

— Ты видел погребение Адашева?

— Видел и радовался, что добрые люди оставляют свет, в котором им тесно от порочных, злых и глупых и где столько препятствия добру, столько гонения уму, столько досад и печали, что слишком невыгодно долго жить...

— Знаю я вас, нелюдимов! — сказал, усмехаясь, Ридель. — Вы браните жизнь, а пожить не откажетесь.

Они дошли до дома Риделя. У крыльца Вирланд хотел проститься.

— А партию в пилькентафель? — сказал Ридель. — Отобедай с нами.

Вирланд услышал голос Минны и решил идти за Риделем.

— Ах, Бригитта! — воскликнула Минна, взглянув в окно, — опять Вирланд! Как же избавиться от этого бродящего злословия?

Слова эти были сказаны так громко, что Вирланд услышал их. Ридель вошёл в комнату и поспешил к пилькентафелю, но Вирланд не следовал за ним.

Миновало несколько дней. Вирланд не приходил в дом Риделя, и Минна, к удивлению отца, снова сделалась задумчивой. Ридель заставал её в слезах, и на вопрос его, от чего плачет, она отвечала: «Мне что-то скучно, батюшка».

Скука налетает на девушек при легчайшем ветерке своенравия, и Ридель не слишком тревожился, но шахматная доска и пилькентафель, потребность играть с Вирландом обратились в привычку. Наконец, он решил послать своего прислужника, толстого Книппе, просить к себе Вирланда, а сам между тем, чтоб рассеять туман, бродивший с утра в его голове, после пересудов в дерптском магистрате, взял свой родословный свиток, сел к цветному окну и, стряхнув пыль, стал рассматривать все ветви родословного дерева. Всё, что слышал он о своих предках, тогда оживилось в его воспоминании.

Чувство удовольствия при обозрении расписанных золотом и киноварью кружков, отмечающих бытие Ратсгеров, рыцарей и многих Вильгельмин, Маргарит, урождённых фон Люберт, фон Тизенгаузен, мешалось невольно с чувством человеческой суетности. Сколько при жизни этих господ и госпож, подумал Ридель, было шуму от них, а теперь только одни имена их смирнёхонько стоят в кругах родословной. Ридель вздохнул, взглянув на круг, в котором было имя последней отрасли его рода — имя Минны. Отцовская заботливость ещё не видела имени, которое могло бы поддержать его род и обеспечить счастье дочери, для чего недостаточно одного богатства.

Книппе так замешкался, что терпеливый Ридель положил родословную в ларчик и, наполнив пивом большую оловянную кружку, обратил своё внимание от покойных предков на беспокойных гусей и уток, бродивших под его окнами. Так, в мыслях человека возвышенные предметы часто сменяются самыми мелочными, и случается, что герой, решивший судьбу царств, обращает внимание на мух, которые его беспокоят.

Ридель опорожнил кружку, а посланный всё ещё не возвращался, и старейшина, выходя из терпения, послал к Вирланду другого эстонца — поторопить ленивца Книппе.

Прошёл ещё час и, к досаде Риделя, оба посланных всё не возвратились. Он послал третьего эстонца посмотреть, что они делают.

Лишь только третий ротозей вышел из дому, как второй пришёл, но с трудом добрался до дверей и едва стоял на ногах, придерживаясь за изразцовую печку.

— Негодяй! — кричал Ридель, — я тебя жду, а ты празднуешь. Где Книппе? Видел ли ты Вирланда?

Эстонец попытался что-то сказать, но вместо ответа пошатнулся и рухнул на пол.

Наконец, возвратился и третий посланный, немного исправней второго. С трудом понял Ридель, что Вирланд куда-то надолго отлучился, а слуги, в отсутствие господина, бросились в погреб, опустошили бочку вина, а с ними и Книппе.

— Добро, бездельники! — кричал Ридель, — вас протрезвлять палками...

Он продолжал ругать их, как вдруг вбежала Бригитта и спросила:

— Не видали ли барышни?

— Что ты говоришь? — спросил Ридель.

— Не могу её отыскать. Где она? Милая моя барышня!

— Ты с ума сошла, Бригитта!

— Посмотрите сами: её нет... Доски из садового забора выломаны. Пожалуйте, сударь, посмотрите.

Ридель бросился в сад.

— Она сидела в беседке, — говорила плачущая Бригитта. — Я вышла в девичью посмотреть на шитье золотом, но, вернувшись, не нашла её ни в саду, ни в доме...

— Это удивительно! Везде ли ты смотрела?

— Везде, сударь. Ах, какое несчастье! Я сама себя погублю, если что-нибудь случилось с барышней.

Ридель подошёл к беседке, где высокий кустарник и густой плющ заслоняли забор, и заметил несколько выломанных досок; чрез отверстие можно было пройти человеку, но оно было снова заколочено, однако ж так плохо, что вставленные доски могли отлететь от одного толчка.

Злоумышление было очевидно; осталось убедиться в том, чему Ридель боялся верить.

Он обегал все углы дома и сада; оглядел каждую тропинку и возвратился к беседке. На кустарниках вокруг неё несколько ветвей было оторвано; другие наклонились к земле; в двух шагах от беседки Ридель поднял косынку Минны.

— Это её косынка! — вскрикнула Бригитта.

— Чего же ты смотрела, злодейка? Чего ты смотрела! — закричал Ридель.

Бригитта от испуга затряслась.

Напрасно несчастный отец звал Минну. Нельзя было сомневаться в её похищении. Оставалось открыть похитителя.