Царь Иоанн Грозный

Немногие из бояр сопровождали печальное шествие, но за толпою бедных шли несколько боярских детей, в чёрных одеждах и высоких шапках, за печальными санями, обитыми чёрным сукном. Завеса закрывала сидящую в них, но все знали, что то была княгиня Евдокия Романова, супруга князя Владимира Андреевича, двоюродного брата царя. Она любила Анастасию Адашеву и вместе с царицей посещала её; верная дружбе, не забыла о ней и в бедствии и желала отдать ей последний долг любви, не страшась Иоаннова гнева. Ещё несколько болезненных старцев влеклись на клюках за гробом супруги благотворителя. Боязнь не заградила уста их: они благословляли имя Алексея Адашева.

Тогда как все близкие к Адашевым представлялись виновными в глазах Иоанна, омрачённого подозрениями, честолюбивые братья царицы, боясь утратить с кончиной сестры своё могущество, старались стать необходимыми для царя и, показывая заботливость о нём, явно и тайно говорили, что Адашевы извели их сестру. В доме Алексея Адашева нашли латинскую книгу с чертежами, поднесённую в дар от иноземца. Она сочтена была чёрною книгою, тем более что переплёт её почернел от времени. Клеветники толковали, что посредством её Адашев успел очаровать Иоанна и что волшебство разрушилось, когда бросили книгу в пламя. К несчастью, при последних минутах умирающей царицы в дворцовой кладовой, между драгоценными боярскими одеждами, хранящимися для торжественных дней государева выхода, найдены были корни неизвестной травы в одежде Турова. Боярин Басманов, Василий Грязной, Левкий, а за ними и другие ненавистники Адашевых повторяли рассказы о вредном зелье; указали несколько веток, подброшенных за серебряный поставец в царской поливальной, веток той самой травы, какую нашли в парчовой ферязи Турова. Клевета утвердилась на суеверии, и последствия были ужасны. Туров погиб в то самое время, когда несчастный Даниил Адашев приближался к Москве. Гнев Иоанна стремился истребить Адашевых. За день до приезда Курбского герой Крыма пал под ударом того же топора, который обагрился кровью Турова. Идя к лобному месту, он обличал клеветников, с величием души приветствовал некоторых встречавшихся ему воинов, бывших с ним в крымском походе, но не мог удержаться от слёз при виде своего двенадцатилетнего сына. Юный Тарх упал к ногам родителя и обнимал колена его. Едва могли оторвать его от Даниила; Тарх умолял бояр и народ помиловать отца, но в это время блеснуло ужасное лезвие и голова Даниила покатилась вниз. Казалось, громовой удар потряс всех, ропот последовал за первым движением ужаса. Сатины, братья Адашевой, указывали на труп героя и на раны его за отечество; сын лежал без чувств подле окровавленного топора. Клеветники слышали проклятия и спешили донести царю о мнимом возмущении. Иоанн появился на лобном месте, сопровождаемый татарскими царевичами. Грозно окинул он взглядом народ и, увидев Сатиных, повелел их схватить. Мановение руки его было смертным приговором братьям Адашевой и юному сыну Даниила. Кровь лилась перед народом, онемевшим от ужаса.

— Так поражу всех единомышленников Адашева! — сказал Иоанн. — Не будут они вредить волхованиями и возмущать народ. Не пощажу ни рода, ни племени, ни младость, ни старость. Изменники! — говорил он, указывая на труп Даниила. — Они хотели волшебством вредить царскому здоровью и править царством посохом Сильвестра и рукою Адашева. Скоро узрите казнь новых злодеев!

Вот о чём услышал Курбский; Мария и пять её сыновей, между ними любимец Алексея Адашева юный Владимир, — осуждены на казнь.

Клевета, которой хотели верить, очернила и Курбского. Но он забыл о себе, готовый обличить клеветников или пожертвовать собою и с погребения Анастасии, не возвращаясь в дом свой, поспешил предстать Иоанну.

Иоанн не допустил Курбского, повелев сказать, чтоб ожидал царского слова. Тогда князь решил обратиться к первосвятителю митрополиту Макарию, открыть пред ним скорбь души своей и просить его ходатайства о помиловании несчастного семейства Марии.

ГЛАВА II Первосвятитель

Белокаменные палаты митрополита возвышались близ дома князя Мстиславского, возле Чудова монастыря, со многими деревянными строениями на обширном дворе, к которому примыкал сад, простиравшийся до кремлёвской стены. Митрополит, отдохнув после трапезы, опираясь на посох, прохаживался под тенью ветвистых яблонь. Белые цветы их давно уже уступили место плодам; ветви рябин краснелись кистями. Неподалёку стояла покрытая ковром скамья, под полотняным намётом, утверждённым на деревянных столбах и осеняемым тенистыми клёнами. На скамье этой митрополит любил сидеть, углубясь в размышление. Он сел на неё, держа в руке длинный столбец Степенной книги, развернул его, стал рассматривать, как вдруг послышались шаги и он увидел подходящего гостунского диакона Фёдорова.

Поклонясь митрополиту, диакон остановился в отдалении, примечая на почтенном лице Макария следы душевной скорби.

— Что, всё кончили? — спросил митрополит.

— Отдали земное земле! — отвечал диакон.

— А где положили её?

— Возле страдальца Даниила, Князь Андрей Михайлович прибыл в Москву и сопровождал погребение.

— Спаси его Боже от напасти! — прошептал митрополит. — Тяжкое время, отец Иоанн! Господь на нас прогневался.

— Помолись, владыко! Господь примет молитву твою и подаст тебе силу утишить бурю царского гнева.

— Потерпим! Всевышний наслал искушение, Он и отнимет напасть. Что принёс ты, отец Иоанн?

— Первый лист, владыко, тиснения Деяний Апостольских, — сказал Фёдоров.

— Начаток благословенного дела! — сказал митрополит с приметным удовольствием; сняв с себя чёрный клобук, он перекрестился и взял лист из рук диакона, лицо которого прояснилось радостью успешного труда в книгопечатании. — Благодарение Богу! — проговорил митрополит, рассматривая лист. — Не одни чужеземцы преуспевают в мудрости книгопечатания. Свыше дар послан, дабы все пользовались. Честь тебе, отец Иоанн, и благодарность твоему радению.

— Слава Богу, царскому разуму и твоему святительству, — отвечал диакон, преклоня голову, — а мы с Петром Мстиславцем во всю жизнь делатели на пользу церкви святой и царству православному.

— Бумага добротная, буквы чёткие и оттиск тщательный. Зрение моё от старости притупилось, но печатное слабым глазам моим легче читать.

— Посетуют, владыко, списыватели книг церковных...

— Посетуют и замолчат! Не жертвовать же общею пользою выгоде их. О, если б Бог сподобил нас так напечатать всю Библию!

— И жития святых отцов, труды твоего преосвященства.

— Четьи-Минеи? Да, не забылось бы имя наше и в позднейшие лета! Келейник, подай чару мёду отцу диакону.

— За здравие владыки! — сказал Иоанн Фёдоров, подняв высоко чару, поднесённую на серебряном блюде.

— Пей за художников книжного дела! — весело сказал митрополит, благословив чару.

В это время служитель пришёл сказать митрополиту, что чудовский архимандрит Левкий желает его видеть и ждёт приказа владыки.

— Левкий? — повторил митрополит с неудовольствием. — Избавит ли. Бог от кознодея! Не хочу видеть его в саду моём. От дыхания его повредятся плоды мои. Приходи ко мне завтра, отец Иоанн, тогда, как распустишь учеников из училища.

Митрополит встал и, сопровождаемый диаконом, вышел из сада. У крыльца палаты встретил его архимандрит смиренным поклоном. Бодрый здоровьем, Левкий сгибался под чёрною рясою; лицо его было бледное, но полное, глаза быстрые и усмешка лукавая. Начиная говорить, он потуплял глаза в землю, часто вздыхал, но и в тихих речах его обнаруживались порывы страстей; в самой холодности можно было приметить пламень злобы.

— Не опять ли от царя? — спросил митрополит, дав знак идти за ним в образную.

— Не от его величества, а по церковной потребе.

— Хорошо, Левкий, что подумал о церкви. Ты проводишь целые дни в царских чертогах.

— Ох, не по заслугам государь меня, многогрешного, жалует. Но ты пастырь церкви, ходатай милостивый.

— С чем же пришёл ты?

— Утруждаю твоё преосвященство. Заступись за святую обитель, не дай в обиду по духовной грамоте Данилки Адашева.