Царь Иоанн Грозный

— Не гневайся, князь, — отвечал Левкий, — и дай молвить слово: ты знаменитый воин, но Адашевы опутали тебя волхованиями.

— Довольно! — прервал сурово митрополит. — Я уже слышал твои наговоры.

— Левкий, — сказал Курбский, — благодари Бога, что сан твой и присутствие первосвятителя ограждают тебя; но помни суд Божий.

— Ты мне грозишь, князь, в присутствии владыки?

— Я говорю пред владыкою и то же скажу пред царём, хотя бы заплатил жизнью за истину...

— Князь, скрепи сердце, — сказал митрополит. — Не для того я удержал Левкия, чтоб воспалить гнев твой. Я желал показать тебе, что не верю и не потворствую лукавым наветам.

— Прости скудоумие моё, преосвященнейший владыко, — сказал Левкий. — Пред державным государем говорил я в простоте сердца. Глас народа — глас Божий; везде знают Адашевых; велико слово государево. Содрогался я, слыша от него самого, что Адашевы и новгородец Сильвестр обаянием омрачили царские очи его и владели державною волею.

— Не обаянием, но страхом Божиим, — возразил Макарий. — Сила их была не в чародействе, но в разуме и добродетели.

— Помилуй, владыко, ты ставил государя на царство, и браком его сочетал, а поп Сильвестр насылал повеления, и боярам, и воеводам делал что хотел!

— Господь послал его, — сказал Макарий.

— Господь и оборонил от него, — молвил Левкий... — А то он и Адашевы, сговорясь, отвращали государя от врачей телесных и врачества душевного; отговаривали не ездить на богомолье в отдалённые обители...

— На всяком месте слышит Господь Его призывающих, — сказал Макарий.

— Милует Бог, и государь увидел волков в одежде овчей...

— Но обличится и тот, кто в одежде ангельского чина, сеятель клеветы на пагубу добрых, — сказал Курбский.

— Князь Андрей Михайлович, не моя вина, что государь пожаловал простоту мою и со мною, смиренным, беседует. Гордым Бог противится, смиренным даёт благодать.

— Смирение в личине, — сказал митрополит, — благодать не в чертогах, где ты остришь меч казни.

— Не моя вина, владыко. Меч суда Божия на главу грешников. Завтра казнят чародейку Марию с её окаянным племенем.

— И не прилипнет язык твой! — воскликнул Курбский.

— Князь, — сказал Левкий, — разве неизвестно тебе, что в палатах царицы...

— Знаю, — перебил его Курбский, — что Даниил Адашев присылал к Марии травы, привозимые в Ливонию из-за моря; знаю, что Туров ими пользовался, но не знаю, кто первый осмелился назвать целебное зловредным и клеветать на добродетель.

— Клеветать? — повторил Левкий, — но царский врач объявил, что в зелье том зловредная сила, а Даниил...

— Левкий! — сказал митрополит, — вчера кровь невинного обагрила землю; но здесь место оскорблять память доблестного вождя. Оставь у меня свиток, в котором начертана последняя воля невинно погибшего, и не смущай моего спокойствия.

— Прости, владыко, я поусердствовал для святой обители. Не взыщи на моём скудоумии. — Сказав это, Левкий сделал три поклона перед образами, поклонился в пояс Макарию и вышел.

Митрополит и Курбский молча проводили взглядами Левкия. Старец, не вставая со скамьи и качая седовласою головою, устремил глаза в землю, в глубокой думе. Курбский внимательно посмотрел на митрополита и, схватив руку Макария, готовый упасть к ногам его, воскликнул:

— Спаси, спаси невинных! Во имя Божие заступись за них, добрый пастырь! Да не порадуются клеветники на пагубу всех, любивших Адашева!

— Успокойся, князь! — сказал митрополит. — Господь, наказуя бедствиями, не оставит людей своих.

— Да поможет он тебе умилостивить Иоанна! Чуждая буря возмутила душу его.

— Так, — сказал Макарий, — в юности он дал обет властвовать, как Всевышний указал избранным помазанникам, и много лет властвовал правдою, когда Сильвестр и Адашев, как правосудие и добродетель, предстояли пред ним.

— И мы чтили его как отца! — добавил Курбский, — тысячу раз готовы были жертвовать жизнью за правдивого государя!..

— Его воля над нами, но горе отлучающим сердце царя от народа, угасающим светильник любви и милосердия. Решаюсь, князь, хотя и отвергаются просьбы мои, ещё раз предстать к государю и молвить о невинных. Может постичь и меня участь Сильвестрова, Левкий посмеётся над старцем...

— Служитель Бога правды, дерзай на правду пред царём земным! — сказал Курбский, целуя руку митрополита.

ГЛАВА III Клеветник и заступники

В обширной палате, устланной богатыми персидскими коврами, золотая лампада с жемчужными поднизями ярко горела перед образом нерукотворного Спаса. Перед иконою на ковре стоял Иоанн и молился. Возле него на парчовой подушке лежал рукописный Псалтирь, облечённый малиновым бархатом, но царь читал псалмы, почти не заглядывая в священную книгу. Прочитав несколько кафизм, он начал вечерние молитвы... В это время дверь тихо отворилась и кто-то сказал со вздохом: «Отврати лице твоё от грех моих», — и поклонился.

Это был Левкий, пришедший, по обыкновению, беседовать с государем. Иоанн взглянул на своего любимца и продолжал молиться вслух; Левкий же хотя и не осмеливался повторять за царём, но тем не менее слышны были его усердные земные поклоны.

Иоанн встал и, милостиво подавая руку Левкию, сказал:

— Вижу я, что бы богомолец.

— Как не умилиться, государь, видя твоё благочестие; милует и хранит тебя Бог, мне ли не молиться, когда великий царь смиряет себя пред Господом!

— По грехам и молитва должна возрастать, — сказал Иоанн.

— Великий государь, и святые не без грехов. Апостол сказал о себе: «Аз плотен есмь, продан под грех», а мы не святые, не апостолы, в жизни всему время, да и чем грешен ты, государь, разве своим милосердием?

— Злоумышленники подвигли меня на гнев, дерзновенные хотели властвовать мною, но терпению есть предел.

— Так, государь, в писании же сказано: «Всякая душа владыкам да повинуется, противящиеся власти — Божию повелению противятся».

— Я строг и гневлив, — сказал Иоанн, — но всегда ли жить мне младенцем по наказу Сильвестрову и терпеть моих зложелателей?