Царевна-Лягушка

Я стоял, оцепеневший, стоял, чувствуя кожей эти пальчики.

Существо, подхваченное порывом попутного душевного ветерка, обняло, меня, прижалось, как к мужеской физической силе и подспудному утолению. Я почувствовал его покорные плечи, теплые груди с кнопочками сосков (тронешь их - и все, улетишь как ракета на седьмое небо). Почувствовал животик, мягко-упругий, с всевидящим глазком пупочка. Почувствовал бедра живительные, обещающие стать щедрыми, стать наклонными плоскостями, упадающими к самому сладкому в мире источнику удовольствий. Я почувствовал, что сейчас я снесу это божественное существо к кровати, брошусь на него соколом, овладею, оставлю в нем сперму, и Вика умрет. И в целом мире останется лишь это существо на постели, я, лежащий рядом опустошенно, и ничего между нами, кроме мокрого места.

– Знаешь, мне кажется, я обнимаю не тебя, а ее. Вику, - прошептал я в ушко созданию.

– Ну и замечательно!
– ответило мне бес.
– Когда бросишь ее на кровать, подумай, что бросаешь Вику, и все будет тип-топ.

– Нет, - возразил я.
– На свете, кроме Вики женщин нет. Идите, девушка, к своей маме, пусть она вас довоспитает.

Тут, видимо, от решительности моего голоса загорелся свет, и хриплый голос сказал из-за моей спины:

– Мама у нее осталась в Таджикистане, в городе Куляб. И потому она пойдет к папе, который скоро придет со стройки голодный, вместе со своими сынами. Иди, Лейла, домой. Тебе пора готовить им плов с курятиной.

Голос, звучавший за моей спиной, конечно же, принадлежал Екатерине Федоровне. Судя по всему, все это время она сидела на корточках под широким своим столом.

11.

– Ну и зачем вам весь этот маскарад?
– спросил я ведьму, когда она вылезла из-под стола, а Лейла, обиженно глянув, ушла восвояси.

– Да так, хотела проверить, твои чувства к Вике. Ведь если их нет, то и дела не стоит затевать. Да и Лейла-девочка просилась на тебя поглядеть, понравился ты ей, ведь юношей, ей неродных, в нашей деревне совсем нет.

– Ну и как, проверила?

– Да как тебе сказать? Проверочка была так себе. В чужой избе, на чужой кровати, да еще хозяйка вот-вот из-под стола на четвереньках вылезет... Не каждый мужчина в такой обстановке способен морально раскрепоститься.

– Я, честно, говоря, поверил, что вы в трубу вылетели...
– и подумал: "Вот бы действительно вылетела в трубу и насовсем, как ракета, вылетела",

– Да нет, женщина я обычная, - прочитала мои мысли старуха и тут же подмигнула:

– Ну что, по рюмочке и к делу перейдем?

– К какому делу?
– спросил я, взявшись за штоф.
– Вы все говорите, говорите о каком-то деле, но вокруг да около...

– Дело, Ваня, у нас одно - Кощея в Кащенко отправить и Вику твою законную обнаружить.

– Вы знаете Кощея?!
– изумился я.

– Знаю, еще как знаю. Давай, наливай по половиночке, и все тебе расскажу, и не только о Кощее и темных его делах, но и про то, как Вику тебе добыть.

Под такое дело я, само собой разумеется, выпил, тем более, что после усвоения двух стопок и последующего искушения в виде ласковых девичьих прикосновений самыми лакомыми частями тела к истомившемуся по ласке мужскому самообладанию, никакого желания залезть старухе в постель у меня не появилось - нормальная, значит, горилка, не приворотная. Старуха же, опрокинув в себя рюмку, порезала еще пирог, придвинула ко мне блюдо и принялась неспешно рассказывать:

– Родилась я в этой самой деревне в ноябре тысяча восемьсот девяностого года в семье санитарного ведьмака...

– А что такое санитарный ведьмак?
– спросил я, принимаясь за четвертый кусок пирога.

– Ну, понимаешь, это что-то вроде типичного волка в лесу. Типичный волк ведь кого тратит? Он больного тратит, заразного всякой нечистью. Так и санитарный ведьмак. Вот появится, например, в округе буйный алкоголик, пристанет к людям как банный лист хамством своим, так папаня за него возьмется и по дороге из кабака и заморозит. Ну, иногда женами чужими занимался, правда, неохотно...

– Как это занимался?

– Да просто. Из естества своего и мужской солидарности он жен изводил, поедом мужей своих евших, и тем погоду в доме необратимо портивших.

– И как же он это делал?
– спросил я заинтересованно.

– По-разному, в зависимости от настроения, но всегда интеллигентно...

– Ну как? Скажи, мне интересно, ведь женатый.

– Ну, например, по-народному, атропином, из белены полученным, обходился. И женщина сволочная, как вела себя в мужнином быту, так и в могилу уходила, то есть с расширенными сумасшедшими зрачками, сильном возбуждении и бреду.

– Ну и работенка...
– охваченный противоречивыми чувствами, покачал я головой.

– Работа, как работа, - пожала плечами дочь ведьмака.
– Знаешь, всем от деятельности его хорошо было, так хорошо и на долгий срок, что работы особой у родителя моего и не было, и он все больше хулиганистым деткам пальцем указательным грозился за кражу зеленых яблок и надувание лягушек.

– Послушай, - покраснел я от упоминания хорошо известного мне способа издевательства над лягушками.
– А как же детки тех, кого он изводил? У буйных алкоголиков и жен никудышных тоже ведь детки рождаются?

– А детками алкоголиков и жен никудышных фея Анастасья занималась. По семьям одиноким пристраивала, помогала всякими там пустяшным колдовством, подучивала амбулаторно письму и арифметике и в город ломоносовами да пешковыми становиться отправляла. Так что все хорошо в округе было, жили отменно, хлеб растили, коров доили и все без склок и никому не нужного внутреннего нервного напряжения...

Екатерина Федоровна замолчала, глаза ее уперлись в штоф. Когда мне показалось, что он телепортировался, то есть придвинулся к моей руке, лежавшей на столе, я, сказав сочувственно:

– Что, расстреляли отца?
– наполнил стопки.

– Да, расстреляли. Анастасью тоже. В тридцатом, зимой. Они особо-то и не волновались, когда их арестовали. У папани к тому времени руки опустились - столько подопечных у него развелось, впору было пулемет заводить. Анастасья - та рада даже была. Она давно хотела руки на себя наложить - столько беспризорников кругом, никаких чудес на них не хватало, то есть волшебных палочек. Но хватит об этом - "Кто прошлое помянет, тому глаз вон".

Мы выпили, закусили опятами. "А ничего с этой старухой пить", - подумал я, благодарно на нее посмотрев. Та же, немного "окосевшая", откинулась на спинку стула и забубнила как бы из прошлого:

– Потом я, естественно, в колхоз пошла. Политическая ситуация была яснее некуда, и чтобы эффективнее работать, вступила я в вэкапэ в скобках бэ, то есть во Всесоюзную коммунистическую партию большевиков...

Екатерина Федоровна замолчала. Ожившие ее глаза пытливо на меня смотрели.

– Вы что-то хотите спросить?
– тактично поинтересовался я.

– А ты, Ваня, чай не куришь? Меня, как выпью, так к куреву тянет, как вол телегу...

– Да курю иногда. Особенно, когда выпью. Но я ведь из лесу к вам, а в лес из застенков кощеевых попал, там закурить хоть и прелагали, но на дорожку сигарет не совали.