Царьградская пленница
Шрифт:
Вокруг незнакомца поднялась суматоха. Кто подавал ему сухие порты и рубаху, кто совал обутки. Светлана протягивала беглецу большой кусок жареного мяса, а Ефрем стоял перед ним с чарой меда.
– Родные мои, милые!.. Как долго… Как долго ждал я этого часа! – разрыдался незнакомец.
– Да кто же ты такой? – спросил Ефрем, поднося беглецу мед.
Тот осушил чару и заговорил спокойнее:
– Угаром меня звать. Бродник я.
Это был тот самый черторыйский смерд, который поджег княжеские овины и сбежал от наказания.
– Дядя Угар! – вскричал Зоря.
Тут и Угар, в свою очередь,
– Мои как там? Овдотьица? Ребятишки?…
– Живы-здоровы, – успокоил его Зоря. – Тебя вспоминают, молятся о твоем благополучии…
– Слава тебе, господи! – Бродник широко перекрестился.
Разговор прервал Онфим, подоспевший к месту происшествия.
– Вот что, люди, – ласково, но твердо сказал старейшина, разузнав, в чем дело, – миловаться поспеете, а надо дело продолжать.
Все дружно приналегли на лямки, и лодьи со скрежетом и скрипом двинулись вперед. Угар потащил учан наравне с другими.
Печенеги были раздражены тем, что пленнику удалось обмануть их и скрыться таким хитроумным способом, о котором не знали даже они – сыны степей. Ведь они целое утро искали беглеца и наконец решили, что Угар утонул в Днепре.
Увидев, что один из учанов, принадлежавший любечскому гостю Никодиму, был защищен менее других – Никодим поскупился нанять достаточно стражи, печенеги бросили полсотни всадников на людей Никодима. Вспыхнула молниеносная схватка. Оборону «Оленя» возглавил широкоплечий богатырь Вихорь. От врагов его защищали доспехи, сделанные в мастерской Пересвета. Любечский силач орудовал тяжелым боевым топором на длинной рукоятке. Поворачиваясь в ту и другую сторону, он ухал, как мясник, разделывающий тушу, и после каждого удара печенег валился, разрубленный чуть не до пояса.
– Шайтан, шайтан! – кричали степняки, разбегаясь перед ужасным бойцом.
А на помощь богатырю и его кметам спешили люди от соседних учанов. И впереди всех, яростно размахивая мечом, мчался Угар.
Спаслись только те из печенегов, кто успел вскочить на лошадей и ускакать.
Остальные все полегли на каменистом берегу Днепра. Убитых врагов купцы обобрали до нитки, и голые трупы их были ночью сброшены в кипящий Ненасытец – жертвы богу войны и наживы.
Русских погибло четверо. Их тела бережно положили в учан, чтобы похоронить по христианскому обряду, когда будет возможно.
После больших потерь степняки угомонились и только изредка стреляли из луков.
И вот нос «Единорога» коснулся воды. Гребцы и воины весело стащили лодью в днепровское лоно, люди взмахнули веслами и грянули песню.
С громкими победными кликами русские спускали на воду учан за учаном, и скоро флотилия оставила врагов далеко позади.
В этот день миновали Внука, который, оправдывая свое название, был гораздо скромнее деда Ненасытца. Последние три порога не потребовали больших усилий.
Перед караванщиками открылось глубокое чистое русло Днепра, заключенное в скалистых берегах. Здесь враг был менее опасен, чем у злого Ненасытца. Надо только зорко сторожить в ночную пору, а днем степняки не страшны.
Лютобор разговаривал с выздоравливавшим Митяем.
– Сей раз мы благополучно прошли, – сказал начальник
стражи.– Эвося, благополучно, – хмыкнул Митяй. – Четверо убитых благополучно? Их дома жены с детьми ждут, а они вон мертвые, в учанах. Да еще десяток раненых.
– Четверо – это немного. Ты то в толк возьми, парень, о прошлом годе мы двадцать семь человек потеряли, а бывало, половина ватаги оставалась на порогах лежать, а остальных в полон уводили.
– Может, это я вам счастье принес? – усмехнулся мальчик.
– Может, и ты, – согласился великан.
Глава пятая
Бродник Угар
Ниже порогов простирался большой остров Хортица длиной до двенадцати верст и шириной более двух. Несколько веков спустя Хортица стала местом пребывания знаменитой Запорожской Сечи. Но в эпоху нашего рассказа это был пустынный остров, покрытый редкой растительностью. Здесь караваны останавливались на отдых после пережитых трудов и битв.
На Хортице русские хоронили своих мертвецов, если удавалось вынести их из боя. Так было и в этот раз. В каменистой почве вырыли могилу, опустили туда погибших товарищей. Хрисанф прочитал короткую молитву, и над павшими был насыпан невысокий холмик. Много таких холмиков виднелось повсюду.
На Хортице ватажники вздохнули свободнее: главная опасность вражеского нападения миновала. Теперь можно было спокойно отдохнуть.
Светлана и Зоря рассказали Угару, как очутились они в купеческом караване, идущем в Царьград.
Бродника одели во все новое. Его длинную свалявшуюся бороду и волосы подстригли, и недавний пленник приобрел благообразный вид. Получив от Ефрема доспехи и оружие из тех, что купец вез на продажу в Царьград, Угар держался с достоинством.
Угар узнал от Зори и Светланы о своей жене и детях, которых они видели так недавно. Семье помогали все односельчане.
– Живут твои, и кабы не думы о тебе, было бы им совсем ладно, – сказал Зоря.
Бродник повеселел и начал рассказывать о том, что с ним случилось после побега из Черторыя.
Уходя из поселка, Угар унес с собой кремень и огниво, захватил лук со стрелами, немного провизии в торбе. Воинские заставы у пограничной полосы бродник миновал в ночное время и углубился в степь.
– Встретил я в Диком Поле такого же бедолагу, как я, – говорил Угар. Звали его Корнеем. Ушли мы с ним в верховья Северского Донца и там, в глухой чаще, поставили шалаш. Пробивались охотой: били глухарей, куропаток, а когда удавалось и косулю подстрелить. Все было бы ладно, да уж очень мы без соли маялись. Возьмешь жареное мясо в рот, а оно как трава…
– А как вы зимой от холода спасались, дядя Угар? – спросила Светлана.
– До зимы нам дожить в тех краях не удалось, – объяснил бродник. – Выследили наше убежище печенеги по дыму от костра и налетели на нас. Отбивались мы с Корнеем яростно. Я ихнего кагана застрелил, и того мне нехристи простить не могли. Доля моя в полону была самая тяжкая: больше всех работал, меньше всех кормили, хуже всех одевали. А все-таки… все-таки, – Угар хитро улыбнулся, – обманул я недругов. Главное дело, они что-то чуяли, в набеги на русскую сторону меня не брали. А оттуда, из ихней степи, не убежишь.