Царский пират

Неподалеку седлали лошадей: по приказу воеводы стрельцы заранее готовились к отступлению в случае неудачи. Но бой на стенах еще продолжался, а в проломе стены кишели схватившиеся группами и поодиночке русские и тевтонцы. За стенами крепости ревели трубы, призывая наступающих приободриться.

– Скорее, – сказал Франц. – Скорее, мы знаем одно место…

Лембита пришлось вытаскивать из ямы всем вместе – его вывихнутая нога распухла, и он не мог наступать на нее.

Братья побежали в противоположную от места сражения сторону, а за ними кинулись Василий с Лаврентием и Степан с Лембитом, тяжело повисшим у него на плечах. По дороге Василий нагнулся и выхватил из ножен убитого снарядом стрельца длинную саблю.

Сзади слышался гвалт битвы, но теперь все внимание беглецов занимало другое – собственное спасение.

В низкую, окованную железом дверь первым нырнул Альберт, за ним Франц, а потом все остальные. Оказавшись в подвале со сводчатым потолком и кирпичными стенами, они пробежали узким подземным переходом, пока не уткнулись в еще одну дверь, надежно запертую висячим замком.

Возле двери копошилась человеческая фигура. Человек в длинном, до полу кафтане и в островерхой шапке с меховой опушкой пытался отпереть замок. Услышав сзади топот ног, он нервно оглянулся, и все тотчас узнали опричника Михайлу. Увидев освободившихся узников, он замер на месте, не в силах пошевелиться от ужаса.

– Что, брат, – зловеще сказал Василий, оттесняя плечом товарищей и выступая вперед. – Не любишь воевать?

Опричник ничего не ответил. Его глаза метались из стороны в сторону, он нервно сглатывал…

– Про великого государя любишь рассуждать, – продолжал Василий, стараясь говорить спокойно, но с нарастающей яростью в голосе. – Только сражаться за государя ты не любишь. Твои товарищи там на стенах погибают, а ты бежать вздумал?

– Он людей пытать на дыбе любит, – вмешался Степан. – И на кол сажать…

– На колени! – зверски оскалясь, закричал боярский сын. – Слышишь, кому говорю, крапивное семя? На колени!

Ноги опричника подкосились. Он повалился перед Василием, и в глазах его вдруг вспыхнула надежда: он решил, что, стоя на коленях, сумеет вымолить себе жизнь. Всякий палач в глубине души уверен, что сможет избежать расплаты. Стоит только поползать на коленях…

– Прости, – трясущимися губами вымолвил он. – Простите, бес попутал…

Но времени на разговоры больше не было, и сотник понимал это не хуже других.

– Бог простит, – отрезал он и, взмахнув саблей, аккуратно снес голову с плеч Михайлы. Сабельное лезвие перерубило шею, как тростинку. Из артерий брызнула несколькими фонтанчиками кровь, заливая нарядный кафтан, и обезглавленное тело повалилось на бок.

Голова, оставляя кровавый след, покатилась под ноги стоявшим.

– Вот это хорошо, – умиротворенно сказал Лаврентий, отодвигая голову носком сапога. – Вот это ты правильно сделал, боярский сын. И рука у тебя твердая, и сам ты не промах. Дай бог тебе здоровья.

С замком на двери пришлось повозиться. Франц пытался рубить его топором, но железо не поддавалось. Щеколда тоже была сделана из толстой железной ленты, так что топор ее не брал.

В конце концов, оказалось, что все куда проще: в руке зарубленного опричника был зажат ключ…

Франц с Альбертом еще днем заметили эту дверь. Определив на довольствие, их отправили помогать хозяйственной команде. Вот тут-то и вышел конфуз: нужно было выносить бочку с нечистотами. Воевода распорядился в крепости нужник не устраивать во избежание заразы. Вырытую уже было яму для этих целей он приказал закопать, а вместо этого поставить бочку. И каждый день эту бочку опорожнять в лесу. Вот для этих целей и служила дверь, запиравшаяся изнутри и отпиравшаяся лишь раз в сутки, чтобы вынести вонючую бочку.

Поскольку дело это грязное и неприятное, стрельцы старались от него отлынивать. А когда появились новички, да еще иноземцы, их первым делом нарядили к бочке.

Естественно, стоило братьям понять, о чем идет речь, они делать это наотрез отказались. Тогда сотник разъярился и пригрозил плетьми за ослушание. На это Франц и Альберт попытались объяснить, что они – дворяне и баронов нельзя сечь плетьми. Но сотник не понимал по-немецки, да и вообще не собирался вникать в дворянские тонкости, так что бочку тащить все-таки пришлось. Что ж, дверь эту потайную братья запомнили…

Теперь, оказавшись в лесу за воротами ивангородской крепости, беглецам оставалось лишь осмотреться и решить, в какую сторону двигаться. А двигаться нужно было быстро, потому что, судя по усилившейся стрельбе и крикам, бой подходил к своей наивысшей точке. Кто бы ни победил в нем, от всего этого следовало держаться подальше.

Проблема была с Лембитом – он не мог ходить. Степан и так запыхался, таща его из крепости. О том, чтобы вместе с одноногим человеком, стонущим от боли, пробираться тридцать верст к берегу моря, не могло быть и речи.

– Да и не надо мне на корабль, – морщась, проговорил Лембит. – Мы же договорились: я вас провожаю до крепости, а потом иду к себе домой. Меня же семья ждет! Они уж наверняка думают, что умер, а я…

– А ты только что чуть и вправду не умер, – весело подтвердил Лаврентий. – Вот посадили бы тебя завтра утром на кол – и точно, был бы мертвый. Не ошиблись бы твои домашние.

После целого дня и половины ночи, проведенных в ледяной и сырой яме, без сна и без хлеба, в ожидании мучительной казни, нечего было и думать о том, чтобы прямо сейчас пробираться обратно к кораблю. Лодки у беглецов не было, а идти пешком вдоль берега Наровы тридцать верст по враждебной территории ведущейся войны было безумием.

– Мы не дойдем, – сказал Степан, и Лаврентий согласился с ним. Василий чуть подумал и тоже кивнул. Есть предел человеческим силам.