Царский угодник. Распутин

— Вот она, вот она, ушица, на плите разогревалась...

— Чего так долго?

— А как же иначе? Плиту-то растопить надо.

Дуняшка шустро заработала половником. Через полминуты все три тарелки были полны горячей ухи. Распутин взял увесистый кусок хлеба, разломил его на две половинки, окунул в тарелку с верхом, погрузив в бульон пальцы и даже на поморщившись от того, что он был горячим, проговорил задумчиво:

— На фронте, в штабе, сейчас великий князь Николай Николаевич верховодит. Пока он там, у меня ходу в штаб нет никакого. Когда его в штабе не будет, тогда я тебе, милый, в чём хошь помогу. Даже знамя наше главное, — Распутин хихикнул, — помогу обменять на немецкое.

Батищев всё понял с первых слов — схватил информацию с лету, фразу же насчёт обмена знамён и распутинское хихиканье пропустил — он и сам как-то услышал, как великий князь заскрежетал зубами, когда при нём произнесли фамилию Распутина: понял также, что попасть в борьбу, которую Распутин собирается затеять с Николаем Николаевичем, — это всё равно что угодить в работающий мельничный жёрнов. Или в кузнице — между молотом и наковальней: один раз ударят — только кровяные брызги полетят.

Холод сковал Батищеву спину, по хребту поползла ошпаривающе острая струйка пота: Батищев представлял себе, что от него в таком разе останется. Склонил голову в благодарном поклоне:

— Спасибо за заботу, Григорий Ефимович!

Распутин залпом осушил стакан мадеры, звучно поболтал вином во рту, сглотнул — пить дорогую мадеру для него стало так же привычно, как и воду.

— Одним спасибом не отделаешься! — Распутин запустил пальцы в горячую уху, ловко выловил намокший кусок хлеба, стряхнул его над тарелкой, протянул Ольге Николаевне: — На!

Та резко выпрямилась, вопросительно глянула на Распутина, крылья носа у неё сжались, лицо сделалось узким, ярким, она перевела взгляд на мужа, но тот, думая о чём-то своём, смотрел в сторону.

— Не бойся, бери и ешь, — настойчиво проговорил Распутин. — Из моих рук все едят, даже царицка, никто не брезгует. Я — святой человек!

Ольга Николаевна нерешительно приняла кусок хлеба из распутинских рук, с куска тонкими струйками стекала вьюшка, Ольга Николаевна хотела было подцепить кусок ложкой, но Распутин строго глянул на неё: «Бери пальцами!» — и Ольга Николаевна не смогла ослушаться «старца». Распутин, сощурясь, пристально смотрел на неё. Он задумал, что если эта красивая опрятная женщина — по виду своему недотрога — возьмёт намоченный хлеб из его рук и съест, то очень скоро будет принадлежать ему. Несмотря на своего мужа-офицера.

— Ешь! — снова сказал Ольге Николаевне Распутин. От него начала исходить, струиться некая невидимая сила — у Ольги Николаевны от этих незримых токов даже сухо сделалось во рту, она забыла про мужа, про то, где находилась в эту минуту, она словно бы очутилась в каком-то странном прочном коконе, оказалась завёрнутой в ватное одеяло — и не одна, вот ведь как, а вместе с Распутиным.

Согласно кивнув, она поднесла хлеб ко рту и съела.

— Вот и молодец! — похвалил Распутин. — Это тебе лишь прибавит здоровья. — Распутин уже не только к поручику Батищеву, а и к Ольге Николаевне стал обращаться на «ты», и, странное дело, ничего оскорбительного в таком подчёркнутом «тыканье» Ольга Николаевна не почувствовала. — Жизнь у тебя, милая, будет долгая, красивая, ты будешь счастлива!

Распутин налил себе ещё мадеры, залпом выпил, потом чуть вина налил Ольге Николаевне, поручику же предложил:

— Может, водки? У меня есть хорошая водка — «Державинская», и «монополька» с золотыми медалями... Там же, в старых винах, где мы повстречались, покупал... Есть «смирновка».

— Благодарю, не надо, — отрицательно качнул головой поручик.

— Г олова болеть не будет — водка качественная. Наутро ни рассола, ни холодного пузыря на лоб не понадобится — никакой похмельной ломоты, такая это водка.

— Спасибо, Григорий Ефимович...

— Что ты всё заладил: спасибо да спасибо! Я тебе сказал, одним спасибом не отделаешься. Спрашиваю в последний раз: хочешь водки? — Распутин был настойчив и твёрд.

Поручик тоже был твёрд:

— Нет, нет.

— Ладно, — отступился от него Распутин, выловил пальцами из ухи второй кусок хлеба, быстро съел — одолел его одним глотком, — прислушался к чему-то в своём организме, остался доволен. — Значитца, так, милый друг. Как только я слажу с великим князем, так я и устрою твою судьбу. Договорились?

Батищеву сделалось неприятно, будто он вляпался в коровье дерьмо, под правым глазом у него задёргалась жилка, но тем не менее он ответил чётко, как на плацу:

— Так точно!

— Великий князь сильнее меня... Особливо на фронте. Разумеешь?

— Естественно... Благодарю вас за хлопоты.

— А теперь пей и ешь. Извини только, мясного я в доме не держу. Если любишь мясное — извини...

— Ничего страшного, Григорий Ефимович. Тут всё очень вкусно.

— Правильно. И без мяса всегда насытиться можно. А великий князь — страшный человек. Хоть и бородатый, как юродивый Василий Блаженный, и посты соблюдает. У царя за него голова сильно болит. Но ничего — хребет я ему всё равно сломаю. Как бы он ни сопротивлялся. И на Кавказ сошлю. Пусть в море покупается, баранов поест и... этой самой... хурмы, пусть в горах на солнышке позагорает. Все новости из столицы туда долго идут, так что влиять он уже ни на что не сможет.

Ольга Николаевна, умная женщина, понимала, что муж в эту речь не может вставить ни слова — просто не имеет права, поспешила перевести разговор в другое русло:

— Григорий Ефимович, а как вы в Петрограде появились?

— Тогда это не Петроград, а Санкт-Петербург был...

— Простите, — Ольга Николаевна улыбнулась, — как вы появились в Санкт-Петербурге?

— Как, как! Пешком! Из Киева, по шпалам железной дороги. Сапоги сбил — пришлось идти босиком, — Распутин, по обыкновению, преувеличивал. — Так в город босиком и вошёл. А до Киева в разных местах побывал. В том числе и в Иерусалиме, на Святой Земле. Дважды! — он приподнял указательный палец.

— Гробницу Господню видели?

— Видел. И к гробу припадал.

— А с семьёй государя где познакомились?

— Это было в Киеве, в лавре. Лет десять назад. — Распутин умолк, пожевал губами, высчитывая, сколько же лет назад это произошло, подтвердил кивком: — Да, в аккурат десять лет и минуло. Туда, в Киев, великая княгиня Анастасия со своей сестрой Милицей приехали молиться. Матушка Анастасия хоть и является женой Николая Николаевича, а не такая дуроломная, как он, — у неё и сердце доброе, и голова светлая. Остановились богомолки в Михайловском, значит, монастыре. На подворье тамошнем. Я там как раз в это время обитал. Подрабатывал. Отдыхал. Сил набирался. Как-то утром колол дрова, смотрю — знатные дамы ко мне подходят. Я сразу смикитил, что они не просто знатные, а среди знатных знатные. Разговорились. Слово за слово... вот и всё, в общем. Потом я приехал в Санкт-Петебург наследника лечить... Интересно?

— Очень, — живо воскликнула Ольга Николаевна. — А о чём вы говорили?

— О разном.

— Извините, Григорий Ефимович, но очень любопытно...

— Я им о Иерусалиме, о Назарете рассказывал, о травах, которыми лечат всякие болезни, о землях разных, о Сибири, о своём Покровском. Путь-то от Покровского до Иерусалима я пешком проделал дважды.

— По морю — тоже пешком? — В голосе Ольги Николаевны не было ни сомнений, ни ехидства — только любопытство.

И тем не менее Распутин немного смутился.