Царский угодник. Распутин

Придя в себя в очередной раз, Вырубова попросила, чтобы к ней привези священника, — наступала пора исповедоваться и причащаться.

После исповеди она потеряла сознание надолго, а потом ей неожиданно сделалось легче — боль понемногу утихла, стала не такой горячей, далёкой. Вырубова видела в жаркой одури саму себя — степенную девочку в воздушном платьице, с пышной причёской на голове, с неулыбчивым лицом и медленными осторожными движениями.

С Вырубовой прощались, когда она находилась без сознания, — думали, что в сознание фрейлина больше не придёт, хотя Гедройц уверяла собравшихся:

— Перед смертью она на несколько минут обязательно откроет глаза.

Гедройц была права: Вырубова пришла в себя, слабо улыбнулась склонившемуся над ней отцу:

— Не плачь, папа!

Тот, сгорбленный, постаревший, морщинистый и седой, склонился над ней совсем низко, притиснулся горячими губами ко лбу:

— Дочка!

Дочь успокаивающе улыбнулась отцу. Прежней боли не было — продолжала действовать камфара, вспрыснутая княжной Гедройц. К Вырубовой подошёл Николай Второй — он тоже находился в палате, приехал проститься, — взял руку Вырубовой в свою, тихонько сжал ледяные, совершенно бесчувственные и неподвижные пальцы. Велико было удивление царя, когда Вырубова едва приметно пожала его пальцы в ответ. Николай отвернулся к жене:

— У неё ещё есть силы в руке.

Та отёрла слёзы платком и неожиданно произнесла изумлённо-горьким тоном:

— Мы же забыли об отце Григории! Отец Григорий может спасти её. Только он, и больше никто!

Царь пробормотал себе под нос что-то мрачное, отвёл в сторону тяжёлые тоскливые глаза.

— Надо послать за отцом Григорием мотор, — сказала Александра Фёдоровна.

— Нет ничего проще, — Николай согласно наклонил голову, — если бы этого было достаточно! — Но давать распоряжение не спешил: что-то сдерживало его.

— Ники, пошли, пожалуйста, автомобиль в Петроград, — потребовала императрица, — прошу тебя!

Николай обернулся, сделал знак адъютанту, стоявшему у дверей в солдатской стойке, будто на смотру, — он считал, что всё другое неуместно для смертных минут. Послушно наклонив голову, адъютант вышел из палаты.

Государь тронул жену за плечо:

— А если она умрёт до приезда отца Григория?

— Тогда отец Григорий хоть помолится за бедную Аню.

Стали ждать Распутина. Вырубова не умирала.

Распутин появился в госпитале через три часа. Бледный, с растрёпанной головой и такой же растрёпанной, торчащей во все стороны клочьями бородой, он стремительно вошёл в палату и, не глядя ни на кого, подлетел к кровати, на которой лежала Вырубова с закрытыми глазами. Тихо позвал:

— Анна!

Сзади к Распутину придвинулся адъютант царя, потянул со «старца» шубу, тот покорно отдал её, сделал рукой чёткое рисованное движение, словно бы что-то расправляя перед собой, и вновь позвал:

— Анна!

Веки у Вырубовой дрогнули, но не приподнялись, так и остались закрытыми, из правого глаза выкатилась тяжёлая, розоватого цвета слеза, уголок рта дёрнулся. Непонятно было, слышит она Распутина или не слышит.

— Анна! — в третий раз позвал Распутин, опять сделал над ней очень чёткое, отточенное до мелочей, почти изящное движение, потом поднял голову к потолку, прошептал что-то про себя. Лицо его сделалось совсем бледным, будто бумага, изнутри сквозь кожу проступила некая водянистость, глаза сжались, став узкими, словно у северного шамана.

— Анна! — в четвёртый раз призывно произнёс «старец», сделал руками несколько пассов, словно бы смешав всё, что делал раньше, на лбу у него появился пот, волосы на голове стали мокрыми, в бороде тоже замерцала влага.

— Анна! — вновь позвал Распутин, в голосе у него что-то треснуло, надломилось, пот на лбу сделался обильным, «старец» досадливо смахнул его пальцами, распростёр дрожащие руки над Вырубовой, напрягся, — Анна!

— Всё! — произнёс кто-то страшным свистящим шёпотом. — Отмаялась Анна... Отошла!

Распутин протестующе мотнул головой, затряс руками над лицом Вырубовой:

— Анна!

И вот ведь как — Вырубова раскрыла глаза. Распутин пошатнулся, глядя на неё, совершил несколько сложных движений, будто бы стирая всё, что он нарисовал в воздухе раньше, пробормотал хрипло, совершенно неживым, незнакомым голосом:

— Ты будешь жить...

— Будет жить? — с надеждой пробормотал Танеев, прижал пальцы к вискам.

— Будет, — твёрдо пообещал Распутин. — Только вот калекой останется, тут я ничего сделать не могу...

Ночью Вырубову снова рвало кровью, около её постели дежурила мать, давала дочери маленькие кусочки льда: от кого-то она узнала, что только так можно остановить внутреннее кровотечение. Рецепт оказался верным — кровь вскоре перестала идти.

Вырубова пролежала неподвижно в постели шесть недель — каждый день из этих шести недель был наполнен болью, огнём, Вырубовой казалось, что её живьём сжигают на костре. На спине у неё образовались большие водянистые пролежни, Вырубовой стыдно было видеть себя такую — беспомощную, стонущую...

Правая нога оказалась у неё раздавленной и боль причиняла невыносимую, левая же, сломанная в двух местах, почти не болела. Ломило голову, череп стискивало с такой силой, что во рту появлялась кровь. Вскоре случилась новая беда — оттого что Вырубова лежала в палате неподвижно, у неё воспалились лёгкие — и в левом и в правом лёгких появился гной.

Положение фрейлины стало ухудшаться.

Как-то вечером к Распутину зашёл Симанович — рыжий, кудрявый, весёлый, никогда не унывающий секретарь, который в общем-то был уже не только секретарём, а и представителем некоего подполья, которое, как потом выяснилось, пыталось через «старца» руководить Россией, ставить своих людей на освобождающиеся государственные посты, а там, где они не освобождались — способствовать этому. Симанович вёл все денежные дела Распутина, платил за него по счетам. Распутин теперь на жизнь в квартире на Гороховой улице не тратил ни копейки, ни семишника.

«Старец» сидел за столом и писал «сонные» записки.

Раз писал «сонные» — значит, сегодня никуда не собирался: поужинает дома, выпьет перед сном бутылку мадеры и завалится спать. У Распутина была слабость — «старец» писал особые, как он считал, послания и перед сном клал их себе под подушку, полагая, что желания, которые он карандашом, вкривь-вкось рисуя уродливые буквы, излагал на четвертушках бумаги, обязательно исполнятся — побывав в его сне, они получат благословение, а потом воплотятся в жизнь.