Целитель

Она подошла ко мне сзади.

– Представь себе какую-нибудь приятную картину: лес, озеро, трава. Вспомни детство.

Я криво ухмыльнулся, но попытку сделал.

Она положила мне на голову обе руки, они были сухими и теплыми.

…Я шёл по высокой траве. Сзади виднелись дома моего родного целинного посёлка Трудовой, впереди зеленел Малый Карагач – лес моего детства, я шёл туда за ягодами.

В руках маленькое ведерко, которое дала мама для земляники. На мне красные штанишки, которые я называл «костянкой», с одной помочью, белая подранная рубаха.

И шёл я именно по тому месту, где через тридцать пять лет будет «новое» кладбище, на котором навеки упокоится мой дорогой отец.

Я вздрогнул и очнулся.

– В чём дело? – тревожно спросила Йен. – Тебе хуже?

– Кладбище, – вымолвил я с трудом, – я шёл по будущему кладбищу, где папа…

– Успокойся. Тогда ведь кладбище там никто не планировал, верно?

Я молча кивнул, всё ещё тяжело дыша.

– Успокойся, – повторила она, – всё хорошо. Как голова?

Голова моя была светла и чиста, как будто в ней никогда не появлялось дурных мыслей.

– Что вы сделали? – спросил я, будто очнувшись. – И откуда знали про новое кладбище, ведь я вам ничего не…

– Лучше расскажи, что ты видел.

Подобных случаев было несколько.

Я испытал на себе её целительский дар, но не придавал этому значения. Почему?

Считал само собой разумеющимся? Считал, она мне обязана? Чем? Тем, что я часами её выслушиваю? Это я должен быть ей благодарен. Она смогла разбудить во мне то, чего никто не смог: мне захотелось на природу, в лес, на озеро, меня потянуло на родину.

Если бы не всё так стремительно менялось.

А всё, к сожалению, или к счастью, не знаю, меняется и не всегда в лучшую сторону.

Слишком много в нашей жизни телевизора, а с развитием и совершенствованием телепрограмм и телевещания, его становится всё больше и больше, даже недоумение порой охватывает: а для кого? Для чьих глаз и ушей реклама «элитных» квартир, особняков стоимостью в миллионы долларов, супершикарных автомашин, которых никогда не купить простым людям, которых подавляющее большинство. Неуютно от рекламы такой, начинаешь чувствовать себя кромешным неудачником, или тем, кого в своё время не научили так зарабатывать, не приучили грабить весь мир, маскируясь под «бизнес».

Ладно, без этой шикарности можно прожить. Но каково ощущать себя чужаком среди новейших достижений техники?

Не очень-то уверенно я чувствую себя и в мире компьютеров и сотовых телефонов. С моей точки зрения они являются продуктами инопланетных технологий. Ну, не мог человек, с его ограниченностью и тупостью создать подобное. Век техники на Земле насчитывает смехотворно малые несколько десятилетий. Технические новшества, даже безобидные (а безобидными они не бывают), основательно калечат и душу и волю человека. Конечно, техника основательно проехалась и по мне, но я сумел сохранить в себе гуманитария. Говорю об этом без лаптевого пафоса, я действительно так думаю, но гордиться этим не собираюсь, выпячивать тем паче, просто я так думаю.

Правда и то, что я гораздо лучше чувствую себя в лесу среди деревьев, чем в городе среди людей…

А как часто я выезжаю на природу? Давно ли я чувствовал себя «гораздо лучше»?

Когда в последний раз был за городом?

Всегда у меня какие-то сложности, всё время я в чём-то погрязаю.

7

О мире, про который Йен упоминала не единожды, я тосковал.

Я полюбил его за нетронутость и отдаленность. А главное – за невозможность постижения, что позволяло ему оставаться несбыточной мечтой.

Она называла его Раем.

Было такое время на Земле, когда жили только Адам и Ева. Их жизнь протекала легко и свободно, не перегруженная запретами. И всё это прекратилось в тот момент, когда они совершили первый грех… Возродить Рай в силах людей. Возможным это станет только тогда, когда человек перестанет искать причины своих неудач в ком-то, а – только в себе. Это и будет настоящим триумфом, торжеством. Словом, это будет настоящее.

– Или тоска по-настоящему, – отвечал я. – Сказочный ваш мир придёт не сразу. Надо готовить для него, даже не почву под посев, а выкорчевывать пни под будущую распашку. Многое произойдет за это время. А ведь были люди, которые уже пытались делать что-то подобное, как-то приблизить. Но настоящее приходит не сразу. Надо, чтобы хоть что-то было за плечами. Когда в жизни отойдешь немного подальше, тогда и начинает тянуть к этим носителям настоящего: стихам Есенина и Рубцова, песням Высоцкого, прозе Шукшина. И это – даже не дело вкуса или эстетики, это – правда жизни, выверенная временем. Так и в вашем сказочном мире. Времени пройдет достаточно и голов полетит немало.

– И всё-таки это будет.

– Когда?

– Возможно, не так скоро, как хотелось бы.. Наша задача сделать для этого хоть что-нибудь, хоть как-нибудь.

– Как-нибудь, как-нибудь, как-нибудь, – процитировал я, – мы сойдемся в чудесном краю.

– Обязательно, – убежденно сказала Йен. – Конец света отменяется раз и навсегда.

Нечем было возразить на эту наивную веру. Хотя, может статься, это не она – наивная верующая, а я – наивный маловер.

Я ей сказал, что «если таких как вы не будут бить по рукам всякие теологи, власти и органы, а дадут полную свободу действий, только тогда что-то сдвинется с мёртвой точки».

Ведь, если говорить о нас, простых смертных, из прежней жизни я вынес следующее: «Раньше мы умели рассуждать, мы любили рассуждать, нас этому учили в институтах. И прав был тот, кто рассуждал идеологически выверенней. Теперь мы от рассуждений отошли, занялись делом, а по рукам нас бьют те, кто умеет рассуждать».

Она улыбалась и хлопала в ладоши.

– Да, – говорила при этом, – хорошее оправдание для бездействия.

Я отвечал, что не стремлюсь в бессмертие. Я своё отхватил и теперь, когда «грядет полтинник», имею совершенно другие планы.

Поневоле начинаешь думать о том, что оставишь детям. И тобою уже движет не тщеславие, не жажда известности, не стремление утвердить свое «я». Речь идёт о том, как тебя будут помнить: стыдиться или гордиться, восхвалять или порицать.

В общем, время собирать камни, дабы что-то из них построить, хотя бы мозаику.

На что она отвечала:

– Очень может быть. Одним планам сбыться суждено сразу, другим через какое-то время, а третьим – не суждено вовсе.

Что-то сосредоточенно обдумывала, манипулируя руками, то ли разогревая ладони, то ли разминая пальцы, затем изрекла.

– Настоящее сбывается только через страдание, но, дай Бог, чтобы ты избежал подобного, хотя…

– Ну, договаривайте, – попросил я нетерпеливо. – Что вам видится?

– Тебе лучше не знать, – ответила она. – Я тоже могу ошибаться. Ибо, прошлое мертво, а будущее не написано.

– Всё написано, – сказал я глухо. – И давным-давно. Вы что-то знаете? Тогда поделитесь, дайте мне хоть какую-то возможность избежать обычных ошибок.

– Ошибаться обязан всякий, – невозмутимо отвечала она. – Только Всевышний безгрешен. Но ошибка – не грех. Грех – бездействие.