Цена добра

Вскочила, размахивая руками, и Халун:

– Оказывается, он в Махачкале не только учился.

– Времена меняются, отец, завтра четверг, и я сказал Айшат, что вы приедете к родителям, чтобы официально сватать ее за меня.

– Халун, слышишь, мы должны еще идти сватать ее!

– Слышу, честь твоей голове, что же нам остается – сын так хочет!

– Я вижу, что мои уздечки тебя не очень-то давили, Халун! – вздохнул Омардада и, подняв руки, обратился к Аллаху: «Образумь нашего сумасшедшего сына!»

– Да успокойтесь вы, теперь молодежь стала другой! – сказала моя мать и тихонько вышла, и я за ней. По дороге мама с усмешкой на лице произнесла:

– Бедный Омардада, он думал, что надел на Халун уздечки, но она опередила его: «Честь твоей голове, честь твоей голове», – вот так ласково приручила его, потому через каждое слово он и говорит: «Халун так сказала, Халун так хотела…»

А я шла и про себя читала стихи, услышанные на одной свадьбе, и Мурад казался мне настоящим героем.

Коль нет, мужчина, у тебя в грудиОгня любви и в сердце страсти нет, —То я скажу, и ты не осуди,Напрасно ты явился в этот свет.Ты, как арба, упавшая на дно,Корабль, забывший, как течет река,Хурджины, опустевшие давно,Ножны, не обнимавшие клинка.

Колючая тоска

Я легкой жизни не искала, —Руками, Господи, прости,Преграды, что подобны скалам,Я разрушала на пути.Я в парк войду в нарядном платье,По-царски сяду на скамью.Ужель не в силах растоптать яТоски зеленую змею?Фазу Алиева

«Даже боль, порожденная тоской, менее невыносима, чем сама тоска».

Д. Леопарди

Острее, чем колючей проволкой, сжимает мою душу тоска. С годами она все яростнее проникает в каждую клетку. Тоска бывает и в молодости, но она разноцветна, разнолика. Светла тоска человека по родине, оказавшегося на чужбине, благородна тоска влюбленных, разлученных злыми языками – клеветой. Но, оказывается, есть липкая тоска старости живущих в одиночестве. Тоска в молодые годы – весенний утренний туман, она быстро растворяется, исчезает. Небо становится ясным, земля чистой, сердце звонко бьется, мысли углубляются в философию жизни. Совсем другая тоска старости, когда бывший полным дом опустошается, дети разлетаются в разные стороны, свивают свои гнезда. Остается одиноким тот из старших, кому Аллах продлил жизнь. Вот тогда тоске раздолье; все, что подспудно копилось годами, завоевывает пространство души и сердца… Я широкими шагами хожу по комнате и читаю:

Чего страшусь я видеть в предстоящемВсего сильней? Чужими – небеса,Пустыни – зыбки, поле – неродящим,Потухшими – любимого глаза.Угрюмый лес, молчащий на рассвете,Без птичьих гнезд, без радостей в душе,И молодость, которая ужеНе верит больше ни во что на свете.

Нет! Это не то, эти строки питают тоску. Лучше я открою окно и буду раздавать радугу.

Не помню сказок вовсе,Забыла их давно.Взрослеет на колосьяхМолочное зерно.А дождик, словно жемчуг,На нитке разрываетсяИ мне в подол, как жемчугРассыпанный, ссыпается.Ах, что я буду делатьС ее семью цветами?!А может, взять на памятьИ, как браслет, надеть?Или кольцо на палец?Иль в уши радугу продеть —И прозвенеть серьгами?

И тоска падает израненная, а я все громче и громче читаю любимые стихи – и свои, и всех поэтов, которые вместе со мной шли по жизни, деля мои радости и облегчая мои печали, даря мне мудрость и забирая пустую суету обыденности. Как горда я своей причастностью к поэтическому цеху! Как счастлива осознанием своей принадлежности к тем, кто «глаголом жжет сердца людей»! Поэт – пророк, и если истинно его предназначенье, то он сможет противостоять всему. Величие человека – в силе духа, а дух – категория вечная и незыблемая.

Я создала свой духовный мир

Ах, до чего же черна стояла туча,Как будто бы решая – как ей быть:Иль грохотом обрушиться, иль лучшеСлезой обиду из души излить.И набралась терпенья для решенья:Почти беззвучно слезы потекли —Доверчивые слезы утешенья —В подол зеленый матери-земли.Фазу Алиева

«Все воды высохли, и воды обмелели. О чем мне ангелы сегодня ночью пели?»

Инна Лиснянская

Человек, который испытал много горя, искренне сочувствует и горю других, понимает, как это тяжело пережить. Потери близких – как незаживающие раны в сердце, тем более если человек переносит свою беду молча, не ропща, не жалуясь. Я не верю пословице, что время – лучший лекарь. Нет. Оно без устали все глубже и глубже разъедает сердце.

На двадцатый год в день смерти моего сына Али я думала: «Наверное, так невыносимо тяжело мне не было даже в первый день его гибели»…

Снова черная, колючая туча, разрывая мою грудь, устремилась на тропинку, ведущую к кладбищу. Тут появилась одна могила – рядом с Аликом покоится и мама. Я услышала раскаты грома в своем сердце, и слезы крупными горошинами покатились по моим щекам. Я потеряла счет времени, солнце ушло за горы. Небо стало темно-синим, и шаги мои стали легкими, что-то тяжелое словно вытекло из меня слезами. Гроза, которая прошла во мне, успокоила, разогнала мрачные горькие мысли; у меня родилось ощущение, что она вернула меня в детство; и я поняла, что это мама распростерла надо мной свое благословение, защищая кровоточащее сердце своей дочери.

Я еще маленькая… Мама ведет меня за руку на сенокос. Издали я слышу симфонию: «Зин, зин, зин!» Люди уже работают, смеются, шутят; воздух чуть влажный, ясное-ясное небо. Где трава, как говорится, высокому – до груди, а низкому – до бороды, размахивая косами, работают мужчины. А чуть ниже, присев на корточки, тихо напевая, косят женщины. И за нами остаются чистые, как бритые головы, полосы.

– Девушки, – кричит Субханат, – здесь гнездо птицы.

Все бегут туда и видят островок нескошенной травы. Две птицы с тревожными криками начинают кружить над гнездом, над головами женщин.