Цена добра

Стоя на веранде, она вдохнула полной грудью свежий горный воздух.

– О Аллах, какая красота! Рашид, Расул, быстро идите обедать, сегодня пойдем на кладбище, навестим папу.

Она уже не обращала внимания на Булбул, и та стремительно спустилась с лестницы и ушла.

– Мама! – крикнул Рашид. – Я вижу, что ты уже здорова, и к врачам не нужно нам идти!

Сыновья обняли мать, у Расула даже слезы потекли по щекам.

– Я измучила вас, мои родные! Теперь у меня есть два упругих крыла! – Сакинат заплакала: – Аллах, береги нас от завистливых глаз, мы жили хорошо, счастливо, многие нам завидовали, и не стало Курбана. Алхамдулилла Аллах, береги моих сыновей, я буду жить теперь ради них.

Цена добра

Ссор никогда не любила,Уступчивой быть старалась,Но к злу и несправедливостиНепримиримой была.Но больше всего на светеСама я себя любила,Тем чаще сама страдала.Клянусь вам,Что ни одноИз добрых моих деянийБезнаказанным не осталось!Фазу Алиева

«Люди обычно мучают своих ближних под предлогом, что желают им добра».

Л. Вовенарг

Что поделаешь, я такая родилась! Наверное, в человеческом характере есть что-то такое, что нельзя изменить, как скелет. Во мне море доброты. Когда я была еще маленькой, жалела стариков, носила им с родника воду. Если я видела, что они с трудом поднимаются по кривым каменистым улочкам аула, я их брала под руку, доводила до дома и искренне радовалась, когда они говорили «баркала» – спасибо.

А в своем доме, можно сказать, я очень скоро стала жертвой: с утра до вечера только и слышалось: «Иди, Фазу», «Беги, Фазу», «Принеси, Фазу». Я послушно делала все, что мне говорили. Но если дома разбивалась тарелка или чашка, приговор был однозначный: «Это Фазу, она спешит быстро все сделать, чтобы свои книжки читать». И все мамино недовольство, иногда даже кулаки доставались мне. Во всех случаях я становилась козлом отпущения, но я молчала, моих слов никто не слышал, потому что мне было жалко маму. Ругая меня, она сама начинала плакать. Две мои сестры, несмотря на то, что обе моложе меня, могли себе позволить устраивать мне скандалы даже тогда, когда я была уже замужем и имела детей. Они считали свои долгом ругать меня по любому поводу. Я все это терпела, иногда отвечала гордой улыбкой.

Недавно в своих бумагах я нашла письмо близкой родственницы, полученное во время учебы в Литературном институте. Получив это письмо, как я радовалась тогда и как плакала, когда читала его. Меня в Дагестане не было уже шесть месяцев, и я понятия не имела, кто женится, кто разводится. А в этом письме меня обвиняли, что сватовство одной нашей знакомой расстроилось, потому что якобы Фазу отговорила жениха и его мать взять ту девушку в их дом. Сначала я хотела написать ей ответ, выплеснуть в строках всю обиду, потом подумала: «Зачем мне тратить на это время, лучше я прочту сонеты Шекспира в переводе Маршака». Так и сделала. На всю жизнь помню прочитанные тогда его изречения: «Наша личность – это сад, а наша воля – его садовник», «Ограничен выбор среди гнилых яблок», «Глупец думает, что он действительно умен, а мудрый знает, что он глуп», «Гнусному и доброта, и мудрость кажутся гнусными», «Грязи – только грязь по вкусу», «Горе налегает сильнее, если заметит, что ему поддаются», «Какая странная судьба: мы всего более грешим именно тогда, когда слишком благодетельствуем другим». Больше всего мне понравился афоризм: «Наша личность – это сад, а наша воля – его садовник».

Значит, моя воля слишком жидкая, я плохой садовник в своем личном саду. Словами передать трудно, как мне помог Шекспир. Целый день я повторяла это изречение, и каждый раз вытряхивала из себя ту жалость, которая меня губила. «Если меня не жалеют, бьют неправдой, почему я боюсь доказать правду?»

Литинститут – этот храм мудрости – вел меня по правильному пути. Фанатичное увлечение книгами совершенно изменило мое отношение к жизни. Я поняла, что я – море доброты, которое то бушевало, то спокойно отдыхало. Но странное дело, на дне этого моря столько камней, скал, брошенных в меня, и, сколько бы я ни старалась, каждый, даже маленький, камешек отдавался болью в сердце. Ничего не могла забыть, устраивая себе суд: «Почему я тогда так не сказала? Почему я не ответила?»… Может быть, это и хорошо. Но не думаю, потому что ни одно мое добро безнаказанным не осталось. Больнее всего предательство тех, кого я считала очень близкими, с кем делилась самым сокровенным. Так незаметно зародилась настороженность к очередным «близким»: «Неужели и эта меня предаст?» Книги тянули меня и учили. Уже я не спешила называть кого попало подругой и понимала, что самое главное – держать за закрытыми замками свои мысли. Это первое время было трудно, но потом сколько заветного осталось во мне и при мне.

Моя бабушка всегда твердила, что семена должны падать в благодатную почву, чтобы они давали колосья: а если они попадут на черные камни, из них вырастут колючки, которыми тебя же будут бить. Близкие обычно доставляют нам страдания, как бы желая добра. Колючие слова всегда надо глотать, как бы больно ни было, и не тратить время, чтобы учить злодея делать добро. В этом случае он обязательно становится врагом. Тогда я не вникала в подлинную суть бабушкиных слов и лишь с годами поняла, что каждое из них на вес золота.

Французский писатель Ларошфуко сказал: «Нам приятнее видеть тех, кому мы делаем добро, нежели тех, которые нам его делают». Почти то же самое, что говорила бабушка. И насколько правдива эта мысль, я поняла очень поздно, после многих ран, нанесенных в мое сердце. Вспоминаю один из многочисленных примеров, как меня благодарили за добро. Не буду говорить о мелочах, которые я по просьбе одной женщины выполняла. Проблему с устройством ее сына в университет решила через третьего человека – он тоже ее знал и помог. Сыну понадобилась работа – тоже удалось помочь. Заработок у нее был небольшой, потому я охотно делала все, что могла. Но вот пришло время парню жениться, и ребром встал вопрос о квартире. Мы от имени Союза женщин РД написали ходатайства по всем инстанциям и отвоевали ему однокомнатную квартиру, еще и с телефоном. И вдруг мне по секрету передают, что в обкоме партии на меня есть анонимка. Совесть моя была чиста, и потому я спокойно пошла ко второму секретарю обкома партии и сказала, что, если на меня пишут, надо в коллективе это разбирать. «Я требую, – сказала я, – чтобы сегодня же послали пять человек из обкома партии разных национальностей, и, если хоть один факт подтвердится, я ухожу с работы». О Аллах, если бы люди знали, как с пеною у рта та, которая писала, говорила обо мне высокие речи – можно было в них утонуть, как в святой воде.

Ни одного факта не подтвердилось, хотя и фактов-то никаких в анонимке не было, кроме общих слов. Я на этом не остановилась. Все анонимки, в том числе и отправленные в Москву, передала компетентным органам, чтобы они выяснили, кто клеветник, и наказали его. Оказалось, что написаны они двумя женщинами. Они относились к тем людям, кого я считала очень близкими и кому доверяла. Меня уговорили дальше не заниматься этим, «успокоили», что еще не раз придется столкнуться с подобным, потому что серость не переносит незаурядных людей, и при этом они не стараются приблизиться к ним, а требуют, чтобы те опустились до их уровня. Некоторое время я старалась держаться, думать, прежде чем делать что-то хорошее, что в моих силах, но быстро забывала. Что поделаешь, я родилась такой, а измениться, оказывается, невозможно, хотя анонимщики и завистники и пытались меня чему-то научить.

Есть благородной глупости предел,И жертвовать собой недопустимоВо имя тех, кто шел счастливый мимоИ в сторону твою не поглядел.Не в океане горьких слез тем пачеТопить сердца – сплошной самообман,Поскольку ни беднее, ни богачеОт этого не станет океан.

Мамино творчество

Мы, преданные дочери твои,Тебя просили, стоя на коленях,Чтобы на склоне лет своих немалых,Покинув одинокую квартиру,Перебралась к кому-нибудь из нас —Под наше попеченье и заботу.Но нам ты возражала убежденно: —Я не могу гнездо свое оставить:Аллах мне милостиво в утешеньеТаких людей определил в соседи,Что с ними я давно душой сроднилась,Мне было бы грешно расстаться с ними.Фазу Алиева

«Мы любим сестру, и жену, и отца, Но в муках мы мать вспоминаем».

Н. Некрасов

Мама, пока она видела, любила смотреть телевизор, все комментировала, принимала самое активное участие в том, что происходит на экране. Умудрялась даже в политику влезать: сидя в кресле, рассуждала, давала советы, как лучше поступить.

Каждый день к вечеру она звонила мне и просила: «Когда будет хорошее кино по телевизору, позвони мне». Особое предпочтение она оказывала двум фильмам: «Отец солдата» и «Баллада о солдате». Через два-три дня после просмотра фильма она спрашивала: «А скоро покажут фильм об отце-грузине, который искал сына?» И каждый раз она плакала, когда в фильме отец закрывал глаза погибшему на войне сыну. Когда Закариадзе, сыгравший роль отца в этом фильме, получил Ленинскую премию, я, чтобы обрадовать маму, ей сказала, что отец солдата получил самую высокую премию. Мама, вытирая глаза от нахлынувших слез, дрожащим голосом произнесла: