Цена мира
Шрифт:
Время уже близилось к вечеру, когда Ингвар наконец-то смог выйти из дворца. К тому моменту казалось ему, что еще немного, и он точно кого-нибудь убьет.
Учитывая, что тем делом, которое оставалось, он гораздо охотнее занялся бы сразу.
Четки с реликвариями сопровождавших его демонов отправил в поместье с мальчишкой-посыльным, наказав передать дворецкому из рук в руки. Он не боялся, что тот додумается украсть их.
Если бы кому-то хватило идиотизма украсть шестерых демонов, тот заслужил бы свою участь.
При себе кесер оставил
А еще здесь проводились публичные казни. Хоть и звался король Этельберт Милосердным, но милосердие правителя — штука весьма и весьма относительная. Невозможно править страной и никого не убивать.
Покойный король Беортхельм Суровый старался не использовать одну и ту же казнь дважды за один день. Если одного преступника колесовали, то второго разрывали лошадьми. Находился третий — его могли сварить в кипятке или распилить пополам.
Этельберт к такому проявлению фантазии был весьма холоден и подходил к вопросу казни сухо и деловито. Дворянам — топор. Простолюдинам — веревка. Колдунам и семибожникам — костер.
Кроме того, по его указу каждому казнимому преступнику ставилось на грудь клеймо, форма которого указывала на суть совершенного преступления. Для умеющих читать к виселицам были прибиты и таблички, где вина раскрывалась более подробно.
«Разбойничал на дорогах между Тивоном и Везиром, используя данное для войны оружие против собственных соотечественников»
«Бежал с поля боя во время битвы под Исценой и дезертировал с воинской службы»
«Говорил лживые и порочащие вещи о воинах Эормуна, сражавшихся в Данаане»
На секунду губы Ингвара тронула горькая усмешка. На войне он навидался всякого; с обеих сторон. И даже демоны бледнели перед тем, что подчас творили люди. Он сильно сомневался, что какому-то крестьянину по силам было придумать ложь, что была бы ужаснее правды.
Впрочем, это все было неважно. Он пришел сюда по делу. Боль, смерть, предсмертная агония, — все это превращало площадь в удобное место для того, что он задумал. В таких местах была темная аура, которую люди не осознавали… Или думали, что не осознавали. Было им неуютно, но кто знал, с чего?
Ингвар — знал.
Именно эта темная аура истончала грань между тварным миром и Бездной. Иногда в ней даже образовывались прорехи, через которые проклятые тени могли проникнуть в мир без помощи смертного колдуна, — но редко. В основном истончением грани пользовались такие, как он.
Он шел не останавливаясь, прикрыв глаза и шепча себе под нос заклинание. Шел прямо и не сворачивая, зная, что площадь закончится, и он упрется в стену дома.
И зная, что к тому моменту он будет уже не здесь.
То, что пейзаж сменился, он ощутил всем телом. Как будто в каждую клеточку вонзилась мельчайшая, неразличимая глазу игла.
Мышцы мгновенно оцепенели, а кожу засаднило сильнее, чем от пустынного ветра.Бездна была настолько же недружелюбна для телесных существ, насколько и тварный мир недружелюбен для проклятых теней в их свободной форме.
Во все стороны, куда ни посмотри, простиралась бескрайняя пустошь, укрытая лилово-синим туманом. Здесь не было гор и лесов, здесь не было солнца и звезд, здесь не было даже неба. Не зная, куда идти, здесь можно было блуждать часами, — при условии, что здесь было хотя бы время.
Ингвар знал это не понаслышке. Каждый раз, спускаясь сюда, он вновь и вновь вспоминал, как попал сюда впервые. Вновь и вновь рвались в его голову воспоминания, которые он предпочел бы вырезать ножом и навсегда оставить здесь.
Боль. Привычная боль. Привычная боль и привычное унижение.
Полный негодования вопрос:
«Я ведь сын короля! Почему со мной обращаются хуже, чем со слугой? Почему никто не несет за это ответственности?»
И омерзительное лицемерие, с которым от него отворачивались все, к кому он обращался с этим вопросом.
Не желая просто сказать ему правду.
Ингвар тряхнул головой. Он посмотрел вверх, и увидел истинную форму своего проводника.
Неясное облако черного тумана сохраняло легкое сходство по форме с силуэтом птицы. В глубине его подобно зарницам сверкали вспышки синего света. Демон-ворон был невелик размером: кесер избегал призывать крупных и сильных демонов. Единственным исключением был демон-конь, что носил его как по земле, так и по небу.
— Ты снова здесь, — прошелестел негромкий голос из глубин черного облака.
— Я заметил, — ядовито откликнулся Ингвар, — Отведи меня к Коршуну.
Именно такой была звериная форма демона, что пытался убить Линетту.
Он шел по пустоши следом за проводником, и молчание не могло защитить его от воспоминаний.
«Почему меня считают чудовищем? Почему? Я ведь ничего не сделал!»
«Не обращай внимания. Просто старайся лучше. Будь добрым. Славным. Прощай врагов. Молись.»
Ложь, ложь, ложь. Сплошная ложь.
Как вышло так, что первой, от кого он не услышал ни лжи, ни издевок, оказалась демон-змея? Она видела в нем чудовище, как и все.
Но в отличие от всех, она была рада этому.
И вскоре Ар’Кёл, сын кесера Эсквина, его двоюродный брат — скончался от отравления. Ингвар знал, что это его вина. Что это он, пожелав мести, натравил на него Змею. И что привело его в ужас, так это то, что он не почувствовал раскаяния. Лишь силу, что наполняла его.
И он бежал. Бежал от самого себя. Бежал от слов, что окружали его с детства, но только в тот день смогли проникнуть в самую его душу.
«Ты чудовище»
«Отродье Зверя»
— Ах. Какие сладкие воспоминания. Но разве это было так плохо?
Облако тьмы, бывшее демоном-коршуном, оказалось огромным, размером с небольшую карету. Как странно. Обычно чтобы уничтожить демона в его телесной форме, его силы приходилось истощить до предела. И найдя его в Бездне, Ингвар обнаруживал его маленьким и слабым, легко подчиняющимся его воле.