Цена Шагала

–  Ну как же. Помнишь, я рассказывала тебе, что неделю назад сюда приходил какой-то то ли серб, то ли словак, а может быть югослав, - я плохо в них понимаю. Он интересовался русским авангардом, а потом спросил, не появлялся ли в нашей галерее молодой русский с картинами.

–  Подожди, подожди… да, ты что-то говорила. А что конкретно его интересовало?

–  Его интересовал русский парень и молодая англичанка.

–  Англичанка… И что?

–  Он хотел с ними встретиться и спрашивал, не знаем ли мы их адрес.

–  Молодец, Лотхен, - сказал ей Гога, - спасибо, что напомнила. Ну, ты иди, иди, мне надо еще приватно позвонить.

«Черт возьми, вот ведь память дырявая! Действительно, приходил какой-то, Лота же говорила. Что ему в этих картинах? Искал англичанку… А паренек сказал, что побывал в Англии. Если этот югослав ищет русского, значит, тот чем-то с ним не поделился. Паренек-то не простой: выходит, кинул югослава. Не будет же тот из Лондона в Берлин мотаться, чтобы привет русскому другу передать. Любопытно! Ну, что же, позвоним Гене». И в третий раз он взялся за телефон.

Ермилов взял трубку сам.

–  Ген, ну как после вчерашнего-то голова… - начал разговор Рахлин.

–  Да шумит с непривычки. Вот ведь вы, евреи: вроде бы и не положено вам, а пьете хуже русских.

–  Да какой ты русский!
– прервал его Гога.
– Ты так, интернациональный, безъяичный. Бизнесмен, одно слово. Все вы в мире одинаковые: если пить, то полстаканчика виски, если с бабой развлекаться, то палку кинул - и на боковую. Все остальное: деньги, работа.

–  Зато ты у нас, - отвечал Ермилов, - бронированный еврей. И огонь, и воду, и медные трубы прошел.

–  Чем и горжусь, - ответил Рахлин.
– Ты вот из своего родного офиса в Берлин подался, а я как в своем родном сидел, так и сидеть буду, и еще вас всех пересижу.

–  Ну ладно, не ершись.

–  Я вот что: по поводу тех картин, про которые ты вчера разорялся. Я чего-то не понял: ты их обратно хочешь получить или получить, чтобы продать?

–  А что вдруг?
– спросил Ермилов.

–  Да нет, просто, если продать - это одно, а если в коллекцию… Так у тебя вроде и коллекции нет никакой?

–  Ну, скажем, это не твоя забота, что у меня есть и чего нет. Но если честно, то мне вся эта свистопляска так надоела! Как только получу, избавляться от них буду всеми силами. А потом, сейчас и положение не ахти, продавать, конечно, надо. В посредники набиваешься?

–  Я, Гена, никогда ни к кому не набиваюсь: ко мне приходят, меня просят. Гоге Рахлину нет нужды набиваться, он еще сам подробно рассмотрит и выберет, кого в попутчики взять, а кого на перроне оставить.

–  До чего же вы, евреи, обидчивые, - сказал Ермилов.
– Да нет, Гога, я не против. Ежели они найдутся или на тебя кто выйдет - Бог с тобой, ищи покупателей. Свои десять процентов честно всегда получишь.

–  Понял, понял. Да я так, к слову. Что вечерком-то делаете?

–  Не знаю еще.

–  А то смотри, подъезжайте ко мне, посидим, поболтаем.

–  Видно будет, время еще детское. Созвонимся.

–  Хорошо.

–  Ну, счастливо.

«Выходит, я был прав, - подумал Рахлин, повесив трубку.
– Гене картинки ни к чему. Тогда и мне они, в общем, ни к месту. Сам с мальчиком разберусь, сам картинки пристрою. А вам, господин Ермилов, спасибо за наводку». Он улыбнулся, хлопнул себя по ляжкам и крикнул:

–  Лота! Собирайся, пошли пообедаем.

ГЛАВА 9

Когда Сорин вернулся в гостиницу, Люси уже работала, не покладая рук. Картины лежали на полу, вокруг них стояли баночки, валялись ватные тампоны и кисти, тряпочки, смоченные чем-то, отчетливо пахнущим химией. А подруга Андрея ползала среди всего этого безобразия, поминутно прикладывая то одну, то другую тряпицу к поверхности полотна.

–  Прервись, - сказал ей Сорин.

–  Нет, я люблю все сразу до конца доделывать, - сказала Люси, продолжая смывать свои художества с картин классиков.
– Ну, как прошла встреча?

–  На высшем уровне, - ответил Андрей.

–  Ему было интересно?

–  А как же! Покажи мне хоть одного галериста, занимающегося авангардом, которому это было бы неинтересно.

–  Все-таки контрабанда.

–  Все-таки он русский. Ты сама говорила, что все русские на Западе слегка мафиози. И в этом я тоже не сомневаюсь.

–  А мы опять на нож не попадемся?
– спросила англичанка, внимательно посмотрев на Сорина.

–  Нет, не волнуйся. Там указание было, а здесь… Здесь человек деньги делает.

–  Боюсь я всего этого, Эндрю.

–  А денег хочешь?

–  Денег хочу, - честно призналась Люси.

–  Тогда трудись, а я отправился за пленкой.
– И Андрей вновь покинул подругу.

Вернувшись через полчаса, он обнаружил, что Люси уже почти закончила расчистку трех вещей.

–  Долго еще?
– поинтересовался Сорин.

–  Часа полтора.

–  Тогда я посплю, устал что-то с дороги.

Он зарядил фотоаппарат, а потом скинул ботинки и завалился на мягкую гостиничную койку прямо поверх покрывала. Через час он почувствовал, что кто-то трясет его за плечо.

–  Вставай, вставай, хватит спать, пора работать.

Картины, уже окончательно отмытые еще поблескивая от влажной обработки, стояли вдоль стен, готовые к показу и фотосъемке. Андрей тщательно отщелкал тридцать шесть кадров, стараясь найти для каждого произведения максимально удобный и качественный ракурс. Завершив работу, он удовлетворенно вздохнул:

–  Будем надеяться, что японская пленка не подведет.

–  Ты когда завтра будешь звонить?

–  Он просил часа в два. Где-нибудь так и позвоню.

–  А что будем делать теперь?

–  Сначала - поесть, - сказал Сорин, и они отправились в ресторан.

Известие о смерти Трегубца застало Старыгина врасплох. И хотя после слов Василия Семеновича о передаче конверта Ян и подумал, что тучи, сгустившиеся над Трегубцом, весьма огромны, но все же так быстро, так внезапно - этого он осознать не мог. «Может быть, действительно хулиганы, просто совпадение?
– говорил он себе, выслушав на «летучке» информацию о смерти своего начальника.
– Нет, не может быть, чтобы так просто, и ни следов, ни зацепки».