Цена Шагала

–  Входите, - сказала немка металлическим голосом, и Сорин толкнул стеклянную дверь.

До сих пор Андрею не приходилось бывать в художественных галереях Запада, однако пространство, открывшееся перед ним, полностью соответствовало тем образам, что рисовались в его мозгу: небольшой холл, устланный серым ковровым покрытием, две хромированные вешалки на множество рожков справа, а слева - небольшое офисное помещение, отделенное от основной части галереи стеклянными раздвижными панелями. Там за матовым стеклом видны были шкафы и полки с каталогами и книгами, журнальный стол, диван, компьютер и неясные мелькающие тени двух или трех человек. Впереди, убегая от Сорина вдаль, простиралась анфилада, выстроенная из специальных экспозиционных щитов так, чтобы делить единый вытянутый в глубину зал на множество небольших и вполне уютных помещений. Сделав несколько шагов вперед, Сорин успел заметить вдалеке какие-то скульптуры, стоящие на небольших подиумах почти на полу, яркие живописные полотна и ряд фотографий, напомнивших ему работы Родченко.

Вглубь он пройти не успел, поскольку из-за стеклянной перегородки навстречу ему выскочила, видимо, та самая немка, с которой он только что беседовал по домофону.

–  Здравствуйте, - сказала она, отпуская Сорину дежурную и несколько холодноватую улыбку.
– Как вас представить?

–  Передайте господину Рахлину, что с ним хочет переговорить коллекционер из России, - сказал Андрей.

–  И все?
– удивилась немка.

–  И все. Скажите ему также, что у меня есть интересные произведения художников начала двадцатого века. Возможно, они заинтересуют господина Рахлина.

–  Одну секунду, - и она вновь скрылась за перегородкой.

Секунда растянулась минуты на три. Сорин услышал короткий диалог, смутно доносящийся из офисного пространства, и, наконец, к нему вышел господин лет шестидесяти, повадками и одеждой скорее напоминавший крупного теневого дельца конца семидесятых годов, чем современного западного торговца произведениями искусства.

–  Я вас слушаю, - сказал господин по-английски, с чудовищным акцентом, не представясь.

–  Вы - мистер Рахлин?
– продолжил по-английски Сорин.

–  Он самый.

–  Тогда, вероятно, вы говорите по-русски, - сказал Андрей, переходя на родной язык.

–  Говорю. Так что у вас?

–  Не могли бы мы говорить не на проходе?
– спросил Андрей.

–  Хорошо, пройдемте в офис, - пожал плечами Рахлин.
– Прошу.

И Андрей вошел в деловую часть галереи. Там действительно располагалось несколько мягких уютных диванов, небольшой журнальный столик, на котором стояла массивная хрустальная пепельница, а в углу высились три шкафа со справочниками и каталогами по искусству. Андрей уселся, Рахлин же продолжал стоять, пристально глядя на пришедшего.

–  Так что же вас привело ко мне?
– спросил он.

–  Понимаете, - сказал Сорин, - по воле обстоятельств в моем распоряжении оказалось несколько картин, в частности Марка Шагала, Василия Кандинского.

–  Набор превосходный. А кто подтвердит, что это подлинные вещи?

–  Еще в Москве я показывал их экспертам, - ответил Сорин.
– У них работы не вызвали сомнений.

–  Кто же их смотрел?

–  Свидерская.

–  Вот как?
– поднял бровь Рахлин.
– Сама Свидерская? Это серьезный эксперт.

–  Да-да, именно она. Хотя, конечно, документальных подтверждений у меня нет, но я надеялся здесь, в Европе…

–  А как к вам попали картины?
– прервал Сорина Рахлин.

–  Это долгая история, мне не хотелось бы занимать ваше время. Скажем, они мои.

–  Контрабанда?

–  Ну, до некоторой степени. Вы же знаете российские законы.

–  И что вы хотите?

–  Как и все, - улыбнулся Сорин, - продать.

–  Молодой человек, - начал Рахлин, - я бизнесмен честный и не связываюсь с контрабандой.

–  О-хо-хо, - вздохнул Сорин.
– Знаете, что-то подобное я уже слышал, и не так давно.

–  От кого же?

–  Да от одного лондонского антиквара.

–  Вы были в Лондоне?

–  Да. И пытался там продать свои работы.

–  Отчего же не продали?

–  Не сложилось, - ответил Сорин.
– Не сошлись в цене, - добавил он.

–  Ну, что я вам могу сказать… Вы представляете себе цены на такого рода картины?

–  В той или иной степени.

–  Понимаете, какую работу надо провести, чтобы подтвердить их подлинность…

–  Я понимаю, понимаю, - прервал Рахлина Сорин.
– Скажите одно: вам интересно или нет? Если нет - я просто пойду.

–  Ну, почему не посмотреть, - улыбнулся Рахлин.
– Я картинки люблю смотреть. Привозите, поговорим.

–  Сделаем так: я приеду завтра с фотографиями, на которых укажу точные размеры. Вас устроит такой подход?

–  Живопись надо смотреть в натуре.

–  И все-таки, давайте сначала на фотографиях. Будем исходить из того, что работы подлинные, и вы мне сначала назовете цены - ориентировочно, я не прошу вас о точности. А если меня устроит порядок предложенных вами цифр, мы перейдем ко второй фазе нашего сотрудничества.

–  То есть посмотрим работы в натуре?

–  Угу, - кивнул Андрей.

–  Оставьте свой телефон. Как мне с вами связаться?
– спросил Рахлин.

–  Незачем, - оборвал его Андрей.
– Я сам вам позвоню.

–  Ну-ну, - произнес владелец галереи и, покопавшись в кармане, вытащил визитку.
– Держите. Значит, завтра, часа в два-три, я жду вашего звонка.

–  Всего доброго, - произнес Сорин и поднялся.

–  До встречи, - с прохладцей ответил ему галерист.

Едва Сорин вышел за порог, Рахлин схватился за телефон и принялся быстро нажимать на кнопки, но вдруг оборвал себя и положил трубку на место. «Не может быть, - сказал он себе.
– Вот это фарт!» Буквально вчера вечером, выпивая со своим знакомцем Геной Ермиловым, он выслушал от того нервную печальную историю об исчезновении якобы принадлежащих ему, Ермилову, полотен авангарда: какие-то путаные рассказы о молодом журналисте, бегающем от Ермилова по всему миру, о проблемах, возникших в связи с поиском картин, вялые просьбы помочь, если вдруг, паче чаяния, к нему, Гоге, обратятся, и тому подобное. И - на тебе! На следующий же день этот парень (а в том, что пришедший был именно тем, кого ищет Ермилов, Рахлин не сомневался) появляется у него в галерее. Вот это фарт!

«Сообщить Гене? Да зачем! Он начнет волну гнать, еще вспугнет. А коли не вспугнет, вещички прихватит, и мне от того никакой пользы. Нет-нет, здесь надо хитрее. Работки, судя по всему, подлинные, раз Гена так о них печется, и паренек уже стреляный: судя по его ленивым намекам, хлебнуть успел. Значит, сыграть с ним надо в полчестности, работы я приберу, а потом Гене их и подставлю. За полную стоимость, может, и не получится, а процентов за семьдесят он их возьмет: все же серьезный навар. А мне между пятьюдесятью пареньку и семьюдесятью Гениными - двадцать процентов. Свои двести-триста тысяч сделаю, а больше и ни к чему. Нет, Гена, извещать я тебя не буду. А вот прокачать ситуацию, наверное, стоит». И он вновь взялся за телефон.

Однако в этот момент из другого отсека офиса в гостевую часть вошла фройлен Лота, Гогин референт и, по совместительству, любовница.

–  Гога, - спросила она, - извини: что это за русский?

–  Это, Лоточка, интересный русский, - ответил ей Гога.
– Очень возможно, что мы с тобой скоро станем обладателями серьезных произведений российского авангарда.

–  Русский авангард?
– вздернула брови Лота.
– Почему теперь все интересуются русским авангардом?

–  Кто - все?