Цена высшему образованию

Комсорг Маланья достала план комсомольской работы, в котором значилось строительство свиноферм, изучение жизни Ильича, надоев молока от каждой коровы. И количество сбора пшеницы с одного гектара.

– Похвально, похвально, - сказал я.
– Видно, что комсомольская организация работает над осуществлением задач, определенных 21 съездом КПСС. Только почему ничего не сказано про кукурузу?

– А точно, - сказала Маланья.
– Спасибо, что подсказали, я сейчас же внесу коррективы в перспективный план, и мы утвердим это на бюро. Я так и пишу: увеличить посевную кукурузы до двух тысяч гектаров в будущем году и собрать самый высокий урожай в мире, чтобы догнать и перегнать...кузькину мать.

– Точно. И еще добавьте: перейти к коммунистическому принципу распределения в 1980 году, - сказал я.

– О, это у нас в плане записано, посмотрите: построить коммунизм полностью и окончательно. Вывесить портреты Ильича в каждой семье, а маленькие портреты носить на груди, или за пазухой.

– А дороги?

– Дороги? при коммунизме их и построим!

– А как на счет атеизма?

– Атеизма? это про неверие в Бога что ли? Мы и так кричим на кожном собрании: Бога нет, Бога нет! А люди смеются и говорят: зачем вы нам про Бога песни поете, мы и так не верим. Для нас Бог - Ленин. Правда есть и отсталые элементы: крестятся, а некоторые даже крестики на груди носят. Таких мы прорабатываем вплоть до исключения из коцомола.

Мы вынуждены были прервать интересную беседу, потому что комсомольцы стали активно собираться в зале с папиросами в зубах и бутылкой в кармане, громко разговаривали, употребляя нецензурные словечки. Все они были в резиновых сапогах с высокими голенищами, в шапках- ушанках из козьего и заячьего меха с не завязанными тесемочками наверху, а девушки в подпоясанных бушлатах. Кто ковырялся в зубах, кто в носу, а мальчишки курили табак - самосад, от которого исходил ядреный запах, и все без разрешения плевали на пол.

– Маланья, приведите аудиторию в состоянии боевой готовности. Пусть перестанут ругаться матом, плевать на пол, ковыряться в зубах и громко разговаривать, а там, в левом углу, смотрите, парень уже залез девочке под юбку и она верещит, то ли от радости, то ли от стыда, - приказал я Маланье тоном начальника высокого ранга.

– Эй, молодые ленинцы! встать, смирно! Не разговаривать, под юбки комсомолкам не забираться, на пол не плевать, дым изо рта не выпускать, а кто набил брюхо гороховым супом, пересядьте на задние ряды, живо!

У Маланьи был громкий командирский голос, она могла и свистнуть, положив пальцы в рот, если понадобиться, но на этот раз она обошлась только голосом. Больше половины молодых ленинцев встали и хотели пересесть на последние места, но они уже были заняты. Их кумир сам был скромным, но питался ли он только гороховым супом, никто не знает, зато, уйдя в мир иной, в преисподнюю, в апартаменты Диавола, он оставил огромное богатство - свои талмуды и гороховый суп.

Комсомольцы встали, руки по швам, потом дружно уселись, и лекция началась.

Все слушали, развесив уши. Я вынужден был упомянуть о великой любви Ленина к Крупской, и ничего не сказал про его любовницу Инессу Арманд, именем которой уже стали называть улицы и перекрестки, и даже коровы. Ленин в сознании граждан, живших внутри железного занавеса, был святым, безгрешным, неприкасаемым, который даже чихал гениально. И я не мог не подтвердить эти мысли. Не стоило будоражить молодых комсомолок.

После лекции, длившейся около часа, посыпалось много вопросов. Мальчики интересовались в основном, какой будет любовь при коммунизме, будут ли обобществлены девушки, исчезнет ли семья, как пережиток капитализма? так же ли будут рождаться дети, в муках и сосать материнскую грудь или их будут выращивать в пробирках, по плану, и откармливать механизированным способом? Один парень, выдающийся колхозный тракторист, с пеной у рта доказывал, что все будет общее, а детей рожать - это пережиток проклятого прошлого. Разгорелся спор, и даже я, как лектор, затерялся в этом словесном бедламе, и стал подумывать о том, как бы мне смыться. Но куда пойдешь в такую грязь без сапог с высокими голенищами?

Наконец, все стали расходиться, и когда я уже собирался обратиться к комсоргу по поводу резиновых сапог или брички, чтобы добраться до места ночлега, ко мне подошла Люся, дочка хозяйки, у которой я остановился. У нее было довольно миловидное личико с накрашенными ресницами и густыми черными бровями, а копна волос, зачесанная назад, растянулась до уровня колен.

– Виктор Васильевич, вы? Я рада увидеться с вами. Хорошо, что вы у нас остановились. Пойдемте вместе.

– Моя обувь не позволяет мне выйти на ваш проспект имени Ленина, - сказал я вполне искренне.

– Вы все шутите. Какой там проспект, грязь непролазная. А где бричка?

– Утонула вместе с лошадьми в центре села, - сказал я

– Я бы позвонила председателю, но надо идти в контору, здесь нет телефона, - сказала Люся.

– Тогда я остаюсь ночевать здесь.

– Да нет, мы что-нибудь придумаем, - сказала Маланья.

– На руках меня понесете?

– Мы снимем сапоги с члена нашего бюро Свербилко, он посидит тут, а я пойду вместе с вами, заберу сапоги и верну ему обратно, - сказала Маланья.

– Вы находчивы, благодарю вас.

– Эй, Свербилко, подойди сюда! Сними сапоги: лектору не в чем до Марии Ивановны добраться. Грязь жуткая на улице, хоть бы мороз ударил.

– А как же я? Мне тоже надо до дома добраться.

– Я отвечаю за твои сапоги на все сто и обязуюсь возвратить их тебе в целости и сохранности. Я провожу товарища лектора домой, он у нас будет ночевать, а твои сапоги свяжу, закину на плечо и айда в клуб. Ты меня здесь подожди маненько, не переживай. Вон, и Маланья с нами пойдет, - сказала Люся.

– Тады - ладно, - согласился Свербилко и снял резиновые сапоги.
– Напишите расписку.

Я благополучно добрался на временную квартиру, крепко спал на свежем воздухе, который пока еще есть в деревне, а утром Люся, уходя на работу, сообщила мне , что на улице пять градусов ниже нуля. Значит подмерзло. Я уже не боялся, что застряну в грязи. Бричка прикатила за мной к десяти утра, и началось путешествие по другим деревням. В каком-то селе, к сожалению, не помню названия, молодежи совсем не было. У меня на лекции сидели три старухи и один хромой старик. Читать им о любви и дружбе так же кощунственно как в Мавзолее креститься, поэтому мы просто побеседовали по душам. Благо не было ни комсомольцев, ни агентов - информаторов. Старушки еще помнили коллективизацию, а потом страшный голод, о котором коммунистическая пресса не обмолвилась ни одним словом.

– Чижело было, сынок, мертвых пытались есть, олифу вместо масла использовали. Дворы были полностью разорены. Но наш народ живуч, перенес все, выжил, расплодился, а ведь существовала угроза полного вымирания. Коммуняки просто зверствовали, над своими же людьми издевались.

– А как вы относитесь к тому, что коммунизм будет построен к 80-ому году?

– Мы в это не верим, сынок. Мозги молодежи туманят, чтоб не бунтовала. Перспективу им в нос суют...вместо хлеба и колбасы.

Я провел почти десять дней в районе, и каждый вечер у меня была лекция в сельском клубе, а когда вернулся в город, мне показалось, что я вернулся в рай. Здесь можно было ходить хоть в тапочках: все было в асфальте и бетоне. Какое это великое дело- асфальт и бетон.