Центр роста

Солидарное кожаное чучело под потолком разразилось испуганным карканьем.

–  Конечно, с тех пор произошли значительные изменения, - продолжил Шаттен, иронически поглядывая на благоговейного Густодрина.
– Центр Роста переместился в иные… не побоюсь этого слова, сферы, и его точное местонахождение сделалось величайшим секретом. Известно лишь, что он расположен на диком пустынном острове. Там мхи да лишаи. Над его башнями дни напролет кружат чайки, бакланы, гагары и буревестники. Кудрявые волны шлифуют утесы, и томная песня плывет, недоступная слуху людей… А божьи сердца, отжимая надменность, сжимаются в радости, милуют жалких…

О’Шипки допил кружку.

–  Повторить!
– потребовал он.
– Послушайте, Шаттен-младший, - обратился он к болтливому ревизору.
– Довольно вам просвещать низы. Неровен час, сбрехнете лишнее. Меня удручает ваше общество, скажу вам прямо. Мне не очень-то нравится перспектива разделить обучение с типом, который заставил меня краснеть и сожалеть о дне моего рождения. У нас исключительно строгий патрон. Но, коль скоро мы с вами оказались в одной упряжке… не знаю уж, чего хотят от вас ваши перфекционисты…

–  Совершенства, мой друг, совершенства, - печально подсказал ему Шаттен.
– Все хотят совершенства.

–  Пусть так. Короче говоря, нам следует держаться друг друга и помалкивать, пока все не выяснится. Последипломное образование по специальности «неприятности» - это вам не шутка. Кроме того, я не люблю непонятные острова, на которых процветают секретные Центры. При всем пиетете. Итак, когда же вы отплываете?

Шаттен-младший без слов подтолкнул к нему билет. О’Шипки вытащил свой и сравнил: все совпадало - дата, время отправления, номер спецрейса.

–  Вы поплывете морем?
– не унимался Густодрин, изнемогая от близости к тайне.

–  Океаном, - ответил ему Шаттен.
– Сколько с нас, милейший?

Трактирщик зашевелил губами. Со стороны могло показаться, что он производит подсчеты, однако О’Шипки, умевший читать по губам, а тем более - по губищам, разобрал, что Густодрин повторяет священное имя Абрахама Маслоу.

–  Дионис - не Ягве, - заметил О’Шипки, ни к кому не обращаясь и глядя на ряды бутылок.
– Он не ревнив.

–  А?
– Густодрин встрепенулся и встревожился.

–  Я попросил повторить, - напомнил ему О’Шипки.
– Займитесь, наконец, непосредственным делом, которое вверили вам щедрые боги.

–  Ах, конечно, - Густодрин всплеснул подушечками лап, все больше походя своими ахами на пышную провинциальную барышню. Он устремился к стойке.

Шаттен искоса взглянул на О’Шипки.

–  Вы собираетесь здесь задержаться? На вашем месте я бы не стал этого делать.

–  Мне хочется выпить, - возразил тот, прикрывая кружку рукавом.

–  Ну так выпьете еще, успеете. Согласитесь, что путешествие не из пустячных. Вам надо уладить дела, сделать распоряжения, составить… ну, не будем о грустном - и тем не менее!

О’Шипки не сдавался:

–  Мои дела в порядке, - прорычал он свирепо.
– Спасибо, трактирщик. (Густодрин почтительно опустил перед ним новую кружку). Получите с меня.

Шаттен пошарил вокруг, ища котелок, пока не вспомнил про убийство головного убора. Он раздраженно шлепнул по столу и поднялся. По тому, как его качнуло, можно было судить о справедливости пословицы «Сытый голодного не разумеет».

–  Как знаете, - молвил Шаттен. Его мордочка заострилась и залоснилась, язык чуть заплетался.
– Могу ли я надеяться, что вы не станете пытаться исправить недавнее упущение? Предупреждаю, что других шляп у меня нет.

–  Жизнь покажет, - такой ответ в устах О’Шипки прозвучал кощунственно.

На выходе из «Бара» Шаттен попал в вертушку и здорово струсил, Густодрин помог ему выбраться.

–  Жаль, что не в мясорубку, - пробормотал О’Шипки, отпивая из кружки.

Трактирщик вернулся и сел с ним рядом.

–  Но все-таки, все же, - потребовал он умоляющим тоном.
– Расскажите сирому плебею о волшебном крае. Мне так интересно!

–  Напрасная мечта, - осадил его О’Шипки.
– Я знаю не больше вашего.

–  Нет! Нет! Вы обманываете меня! Вы гнушаетесь мной! Вы что-то скрываете от бедного, темного Густодрина!

–  Дождитесь моего возвращения, - О’Шипки решил, что беды не будет, если он обнадежит трактирщика.
– Я даже угощу вас, Густодрин, когда вернусь.

Он разговаривал важно и великодушно.

Глава третья, которой приличествует нижеследующий эпиграф

И, взойдя на трепещущий мостик,

Вспоминает покинутый порт,

Отряхая ударами трости

Клочья пены с высоких ботфорт.

Н. Гумилев

Транспортное средство, которое отходило от морского вокзала двумя днями позже, смахивало на океанический лайнер высокой категории сложности и сервиса. Под ним покоилось сооружение, немного напоминавшее воздушную подушку. Силы, приводившие судно в движение, составляли судоходную тайну. В подушке, однако, угадывалась прямая связь с особенностями круиза, предстоявшего лайнеру.

Сам лайнер был выполнен под айсберг с целью обмана своего морозного подобия. Даже пароходам присущ тот известный человеческий страх, что понуждает бессильных мужей к отождествлению с опасным врагом. Потому что пароходы получаются из людей.

На судне было все: бассейны, сауны, бильярд, оранжерея, ресторан, танцплощадка и пятизвездные номера с коньяком и снетками. Единственное, чего на нем не было, так это людей. О’Шипки и Шаттен, столкнувшиеся на трапе (каждый желал пройти первым, а трап был узок), оказались единственными пассажирами и бродили по палубам, не зная, чем себя занять. Экипаж был надежно скрыт, а может быть, и вовсе отсутствовал. Капитан, попирая все мыслимые приличия, отказался к ним выйти - если можно счесть за отказ гробовое молчание, которым встретила гостей его каюта, запертая на восемь замков. О’Шипки разбушевался и даже предложил Шаттену высадить дверь, но тот возразил ему, сказав, что такие действия не отвечают духу и смыслу перфекционизма.

–  К тому же в домах, как вы знаете, есть стены с ушами, - заметил Шаттен.
– А мореплавателю должно опасаться бортовых самописцев.

О’Шипки мрачно отступил от каюты и ковырнул носком ковровую дорожку.

–  С души воротит от этого корабля, - проворчал он.
– Как вы считаете, Шаттен, мы не умерли? В романах мне встречались герои, которые то плыли, то ехали незнамо куда, покуда не выяснялось, что они давно уже трупы и путешествуют к последнему приюту.

Шаттен-младший огорчился: