Цесаревич и балерина: роман

Матильда бежала коридорами школы. Когда она, приоткрыв парадную дверь, оказалась на улице, снегопад так же резко кончился, как начался. Будто по чьей-то команде. Редкие снежинки опускались на грязные кучи сероватого снега. На облучке громко балагурил разбитной извозчик. Матильда, для приличия поторговавшись, впрыгнула в расписные сани. Стряхнув остатки снега, морщась, села на мокрое сиденье и тут же с горечью подумала, что пешком скорее дойдешь. Пройдет целая вечность, пока эта унылая кляча дотащит сырые дроги по снежной хляби до Мариинского театра.

В углу балетного класса Аня Иогансон, опустившись на колени, натягивала резиновые галоши на ноги отцу, сидевшему с обиженным видом.

– Неужели я принесла калоши на одну ногу, – кряхтя, проговорила дочь. – Ты ел сегодня что-нибудь? Лекарства, конечно, так и не принимал? Ты что, плачешь? Опять?

Вместо ответа отец лишь шмыгнул длинным носом и тыльной стороной ладони провел по глазам.

– Ты стал часто плакать. Это нехорошо, папа. И видимых причин нет. Чисто ребенок.

– «С плачем рождаемся и с плачем умираем», – как говаривали древние.

– Вот-вот… Теперь поговорим о смерти… Ты не думай о ней, папа… Старайся отгонять от себя эти мысли.

– Любые мысли о смерти – это мысли о жизни, доченька… Как смехотворно коротка жизнь… Впрочем, так будет казаться, проживи хоть тысячу лет. Во всяком случае, я бы не постеснялся, попросил бы у Бога следующую тысячу, – скривил маэстро и без того кривоватый нос. – Мне неудобно в этих калошах. Нога должна быть легкой.

– Ты бы еще в балетных туфлях вышел из дома.

Отец и дочь устало шли пустыми темными коридорами. Вся школа – на генеральной репетиции. Варвара Ивановна Лихошерстова побаивалась Иогансона. Он и молодой был чуточку не в себе, а к старости совсем обезумел. Только что чуть не вломился в дамский туалет. Там же ясно написано по-французски: «Pour dames»… И все же Лихошерстова, едва выйдя из туалета, вновь чуть не столкнулась с маэстро на лестничном переходе. От неприязни метнулась наверх, взмахнув рукавом.

– Летучая мышь, – повел длинным носом Иогансон.

– Папа, как тебе не стыдно!

– Перед кем? Это она для воспитанников оборачивается ведьмой, а мы – люди бывалые. Умеем одолеть колдовские чары. Между прочим, мы однажды поспорили с Петипа. Он уверял меня, что все ее колдовство в одной из ее пуговиц, кажется, верхней. А я утверждал, что в связке ключей. В определенном наборе. Петипа, как известно, большой специалист по женским пуговичкам. Ему можно доверять. Он заверил меня, что с трудом, но сумел отстегнуть все ее пуговички. Оказалось, у Лихошерстовой все на своем месте и даже в очень приличном состоянии, – плотоядно улыбнулся Иогансон.

– Из твоего рассказа я поняла, что не всегда и не для всех пуговички мадам Лихошерстовой бывают застегнуты до подбородка. Ах вы, старые греховодники… Тебе, наверное, еще воспитанницы глазки строят.

– Нет, как-то я разом постарел. Впрочем, у меня в классе есть одна…

– Кшесинская?

– Она чем-то напоминает мне Парашу Лебедеву. Ах, какая это была прелесть. Улыбнется – майский день! Про нее говорили, что много мимики дает, что у нее игра впереди танца. А что в этом плохого? Из такой породы, пожалуй, лишь Вирджиния Цукки была. Кшесинская пока ей подражает, а с годами даже лучше нее будет. Прехорошенькая, и много беды в глазах. Омут. Утонуть можно. Такая была и Параша Лебедева. В глазах – синь небесная. Сожгли ей глаза. Ослепла.

– Как ослепла? От чего?

– От дугового фонаря… Какой-то обалдуй фонарь так выставил. Прямо в глаза. Все плакали. Собирали ей деньги на лечение. Взялись дружно. Но она так и осталась слепой и никому не нужной. В балете нужен, пока молодой. Это – машина. Выпьют все соки молодые – и на свалку. Балетный люд… Еще молодые парни. Жить бы да жить… А чем? Одна дорога – в трактир. Пошел бы, да пьяных не люблю… А в России только курица не пьет. Зачем нас занесло в эти сугробы? К этим азиатам? Хочу домой. В маленькую Швецию.

– Не капризничай.

– Хотел бы вернуться блудным сыном. Вернее… блудным дедом.

Счастливое было время, когда в тугие паруса императорского балета дул благодатный ветер. На капитанском мостике говорили на ломаном русском языке, у великих старцев из Европы плохо гнулись пальцы, но штурвал держали крепко. Корабль российского балета, рассекая волны, уверенно плыл к новым берегам. Впереди ждали удивительные свершения и мировая слава, а первыми капитанами были те, кто ворчал на Россию, кто мог путать русские слова, но, удивительно чутко уловив русскую душу, вложил ее в танец. Тут никакой путаницы не было. Династии Иогансонов, Петипа, Кшесинских. Каждого из этих первых танцовщиков по-разному привела судьба на российскую балетную сцену… Случай оборачивался судьбой…

Глава вторая

Подруги шли вдоль Фонтанки. На углу Невского проспекта виднелась громада царской резиденции. Матильда придержала шаг. Ее всегда охватывало необъяснимое волнение на подступах к Аничковому дворцу. Ей всегда хотелось быть там, за массивными воротами. Не упускала случая поглазеть, как выбегает смешной солдатик из полосатой будки, торопясь раскрыть ворота перед каретой с вензелями. Сегодня тихо и безлюдно. Крупными хлопьями падает снег. В глубине дворцовой ограды Матильда услышала девичий смех, а приглядевшись, в сумрачном свете увидела играющих в снежки детей…

– Оляша, видишь, снежками кидаются.

– Ну и что? Разве царевы дети не люди? Я не один раз видела. У себя в саду катались на санках. С горки ледяной. Как наши деревенские… И цесаревич с ними.

– А как ты его узнала?

– Может, и не он был. Так мне сказывали.

– И мне сказывали. Даже в бок меня толкнул братец, когда придворные сани проезжали по Большой Морской. Пока головой крутила, его и след простыл…

Тем временем в Аничковом саду детские голоса стихли. В полосатой будке застыл солдатик. Дворец погружен в темноту.

У моста с вздыбленными конями подруги обычно прощались. Каждый раз Матильда искушала Олю прогулкой по Невскому проспекту, но та лишь испуганно мотала головой – пансионеркам надолго отлучаться нельзя. Из темной глубины набережной Фонтанки, слабо освещенной газовыми фонарями, послышалось приближающееся фырканье разгоряченных коней. Солдатик суматошно выскочил из будки, открыл многопудовые ворота царским саням. Кто-то из приехавших, сойдя с саней и закурив, машинально козырнул солдату.

– Это он! – Матильда с силой тряхнула подругу.