Чародей

Слова и мелодия бальзамом ложились на сердце. Страх перед будущим, отчаяние и бессилие перед неодолимостью обстоятельств, вынуждающих надолго разлучиться, сбились в горький ком и вдруг рассыпались, растворившись в страстной мольбе к Богу дать избавление от невыносимых мук, унести нас из этого страшного мира и наградить забвением в тихом сне, чтоб всю ночь, весь день, наш слух лелея, про любовь нам сладкий голос пел… Юрий, как всегда, нашел самые верные и самые нужные слова, наиболее полно отражающие наше состояние в эти минуты. Песня вобрала в себя нашу тоску и печаль, и мы несколько оживились. А Юрия прорвало, он начал читать свои стихи, впустив меня в тот мир, о котором раньше я только догадывалась.

Тропка привела нас к яру, по дну которого бежал ручей. Близко к крутому спуску в кустах недалеко от тропки лежал плоский валун, за ночь не потерявший накопленное днем тепло. Юрий быстро собрал кучку сухих веточек, жухлых листьев и травы, поджег их, и молодой костерок весело заплясал перед нами. Чародей подхватил меня на руки и, покачивая, как ребенка, понес вокруг костерка, потом сел на камень и то пел, то читал стихи, то нежно и страстно целовал, будто предчувствовал, что впереди у нас пропасть вечной разлуки. Я задеревенела от горя, от страшной мысли, что вот сейчас он уйдет и вечером не вернется. Наоборот, уедет далеко, и я несколько месяцев не смогу даже взглянуть на него, не услышу его чарующего голоса и, как бы мне ни хотелось, не смогу до него докричаться…. Слезы стояли в горле, я их не пускала изо всех сил.

За шестьдесят лет память моя растеряла дорогие мне строчки, но тонус и накал стихов Юрия я живо чувствую и сейчас, поэтому, листая журналы, пропускаю страницы со стихами, боясь обжечься о мучительно родную струю чистой любви и захлестывающей страсти. Я нарушила многолетнее правило, когда пишу эти строки, так как вынуждена заняться плагиатом, отыскивая стихи, близкие по духу тем, что когда-то читал посланный мне Богом Чародей. Я умышленно не называю имен подлинных авторов этих строк, пусть они звучат, как стихи Юрия Осадчего.

Я мог бы руки долу опустить,

Я мог бы отдых пальцам дать корявым,

Я мог бы возмутиться и спросить,

За что меня и по какому праву…

Но верен я строительной программе…

Прижат к стене, вися на волоске,

Я строю на плывущем под ногами,

На уходящем из-под ног песке.

……………….

Шел, увлекаемый новью,

Прежних не видя утрат,

И пред своею судьбою

Разве не я виноват?

Можешь карать и построже,

Но не забудь одного:

Убереги меня, Боже,

Впредь от меня самого….

…………………………

Уж зрелая пора открыла наши двери,

Торопит время нас, спешит двадцатый век,

И я живу сейчас в неистребимой вере,

Что должен на земле быть счастлив человек.

……………………………

Ты моя навсегда,

Знаю точно — навек,

И любовь, и судьба,

Мой родной человек…

………………………………..

Если бы все забыть плохое, — Здравствуй!

Если б мне быть всегда с тобою, -

Здравствуй!

Это слово я повторяю снова, -

Здравствуй, лебедушка, здравствуй!

……………………………Где бы ты ни была,

Всюду, любимая,

За тобою мой крик:

"Люби меня!"

Костерок погас. Над горами вспыхнуло огромное зарево. Наступили последние минуты расставания.

— Очнись, лебедушка, — встревожено повторял Юрий. — Ну, не горюй ты так… Все-таки лучше мне остаться. Давай пошлем все к черту, и я останусь! Не расстреляют же! На шахту пойду работать!

— А меня запрут в Сары-Таш… И Петр Ильич не поможет… Шахта там маленькая, уголь некачественный. Туда летом трудно добраться. Нет дороги для машины. А зимой вообще перевалы закрыты. Шахтеры- бывшие уголовники. Повальное пьянство. Школа малокомплектная. Всего два учителя. Нет, туда я ни за какие коврижки забираться не буду. Ты дал слово, что не вздумаешь оставаться.

— Хорошо, хорошо, не останусь. Нельзя же так убиваться, малышу делаешь плохо… Ты же знаешь, лебедушка, моя жизнь, мое счастье в тебе и нашем хлопчике… Береги себя и будь умницей… Я буду всегда рядом с вами… каждую минуту… и днем, и ночью… Не печалься, не горюй, лебедушка моя ясная, и ты всегда рядом со мной… каждую минуту… и днем, и ночью… "Парус ты мой найдешь над волной морскою… Я твоих перьев нежно коснусь рукою, — душевно запел Юрий. — О голубка моя, как сыночка я жду, и ему с безграничной любовью нежную песнь пою…"

Тут уж все мои препоны разлетелись вдрызг. Уткнувшись лицом ему в грудь, я взвыла, заливаясь слезами. Мучительно скривившись, он мягко двумя руками приподнял мою голову и проговорил с глубоким состраданием:

— Ну, нельзя же так!.. Малышу вредно… Подумай о нем… Все… Все…Капитан, капитан, улыбнитесь!.. Ну вот, умница…. Порядок в танковых войсках… Ты лучшее, что было и есть в моей жизни… ты награда моя

И без всякого перехода он прочел последнее свое стихотворение, которое я, конечно, не запомнила дословно, но содержание крепко вошло в память. Вначале рассказывается, как он после неудачного побега лежит, окровавленный, в фашистском застенке, ждет неминуемой казни и отгоняет от себя смерть мыслью, что непременно кончится этот кошмар, будет у него счастье, он встретит свою любовь, как награду за страдания. "Ты награда моя за страданья мои!" Эта мечта помогла ему выжить, бежать снова и обрести свободу. "Ты награда моя за страданья мои!" И вот он дома, встретил любимую, околдован и вознесен. "Ты награда моя за страданья мои!" Жизнь беспощадна, нас насильно разлучают, пусть ненадолго, но от этого не легче. "Ты и счастье мое и страданья мои!"

Родные сильные руки по-родному крепко сдавили мне плечи. Решительно оторвавшись, он спиной пошел к спуску. У кромки яра повернулся лицом вперед и сбежал вниз. Из- за слез я смутно видела его фигуру, выскочившую на другой склон. Выбравшись из яра, остановился, сложил ладони рупором и крикнул:

— Береги себя и малыша! Жди!

Повторил по слогам:

— Жди-те! До сви-да-ни-я! Жди-те!

Я ответила:

— До свидания! Будем ждать!

Он поднял над головой обе руки, сжатые в один кулак, взмахнул ими и, оглядываясь, пошел по тропке, махнул рукой в последний раз и исчез за уступом. Не предполагала, что увижу его через двадцать три года.

У меня подкашивались ноги. Кое-как доплелась до камня, на котором мы только что прощались, хотела присесть, но свалилась на колени и вцепилась руками в волосы. Крик рвался наружу, я забивала его внутрь, сцепив зубы.

— Ну шо, почала дурной головой стукаться! Проводыла кавалера и тепер волосся выдыраеш? Казала тоби, шоб охолонула? Казала! Дурна ты, Тытяна!

Текля! Господи, откуда она взялась? Тропка в стороне, оттуда камень не виден… Ясно, подсматривала и подслушивала… Теперь весь детский дом и школу на уши поставит, мразь…

— Ну, нет на тебя погибели, сексотка! Я мужа проводила! Мужа!

— Якого мужа? Блядун побиг дале блядуваты! Ну, артист! И кина ны треба! И на ручки взяв, и поспивав, и поцюловав, и шось таке складне пошуптав — и ходу! Треба его догнаты! Хай вертается и дытыну догляда! Як же дытына без батька?

— Об этом я должна у тебя спросить, Оксана Потаповна! Низкий поклон и искренняя благодарность вашему кодлу! Избавились от нас, чтоб безопаснее было детишек обкрадывать, а теперь стала вдруг мне сочувствовать… Видеть не хочу морду твою поганую! Шагай быстрее, а то базар без тебя опустеет…