Чаровница для мужа

– Тиша! — закричала Верочка. — Тишенька мой!

Серенький котенок кинулся к ней, повис на рукаве, мигом вскарабкался на плечо, переполз под распахнутую куртку и прижался к девочке, спрятавшись под полу.

Алена даже всхлипнула, честное слово!

Света с Верочкой вообще рыдали.

– Н-да, — сказал Терехов, глядя вслед китайцу. — Ну и делищи, а? Оставайтесь здесь, — скомандовал он, повернувшись к плачущим женщинам. — Я посмотрю, что там и как, в квартире. За мной не ходите, мало ли что…

Впрочем, никто и не изъявлял такого желания. Света и Верочка целовали своего ненаглядного Тишу, а Алена удивленно разглядывала черно-белого пса, который сбежал было в числе прочих, но внезапно бочком-бочком снова заполз в подъезд и уставился на нее.

Вообще-то, хоть он и был ужасно грязен, его правильней следовало бы назвать бело-черным. Алена слабо разбиралась в породах собак, но это, кажется, был далматинец. На его красивой морде застыло странное выражение… ну вот честное слово, такое выражение можно было определить как растерянность и надежду.

– Привет, — сказала Алена хрипло, потому что у нее снова запершило в горле и слезы подкатили к глазам. Собаки… ну до чего они трогательные со своим беззащитным, доверчивым взглядом! — Мы знакомы?

На самом деле у нее не было в городе Ха ни единого знакомого далматинца. Вне города Ха тоже не было. Строго говоря, общение ее с этой породой собак ограничивалось просмотром классного мультика «101 далматинец».

Пес промолчал и подошел к ней ближе. Черный влажный нос его подрагивал. И внимание далматинца было явно обращено к карману Алениной куртки.

– Слушай, у меня, к сожалению, ничего нет, — покаянно призналась она. — Никакой ни печенюшки, ни конфетки. Девочки, у вас ничего не найдется?

Света с Верочкой оторвались от лобызанья Тиши и пошарили по карманам. У Верочки нашлась конфета, причем шоколадная! Однако далматинец к ней даже не повернулся, а продолжал тыкаться мордой в Аленин карман, нетерпеливо заглядывая ей в глаза.

– Да нет здесь ничего, — сказала она, шаря в кармане. — Вот платок, вот зеркальце, вот перчатка.

И осеклась. Это была не ее перчатка. Она носила кожаные, и обе они были сейчас засунуты в правый карман, а в левом лежала замшевая.

Фу ты, да ведь там же Александринина перчатка, Алена про нее совершенно забыла.

При виде перчатки с псом произошло чудесное превращение. Глаза его засияли, он начал прыгать, носиться по подъезду, вырвал перчатку из Алениных рук, зажал ее в зубах и мотал головой от счастья.

И тут писательница поняла наконец, какое приключилось чудо…

– Боже ты мой, — недоверчиво сказала она. — Собакевич?! Это ты?!

Пес подскочил на всех четырех лапах и припал к ее ногам, словно признавая ее безоговорочное право обращаться к нему запросто, по имени.

– Просто фантастика, — пробормотала Алена, глядя на Свету с Верочкой и на Терехова, который как раз появился на пороге. — Это собака моей подруги! Несколько дней назад пропала. В смысле собака, а не подруга. А подруга — та самая зам редактора губернской молодежки — вообще все глаза выплакала. И вдруг… он учуял запах ее перчатки, вы представляете?! Нет, я сейчас немедленно позвоню Александрине, чтобы приехала, забрала своего Собакевича. Она умрет от счастья!

– Зачем же ей здесь умирать? Зачем в эту грязь приезжать? — сказал Терехов, прикрывая за собой дверь. — Я вас охотно отвезу вместе с собакой к вашей подруге.

– Спасибо, — радостно согласилась Алена, донельзя счастливая за Александрину. — А там что? — кивнула она на дверь.

– Обыкновенный китайский шалман, — равнодушно ответил Терехов. — Грязища, ничего интересного. Ну что, двигаем отсюда?

И все радостно двинули, причем Тиша мурлыкал так, что слышно было за километр, а далматинец не выпускал из пасти перчатку хозяйки.

Правда, идиллия встречи и радость за подругу с Собакевичем несколько умерялась в душе Алены опасением, что Терехов запросто может потребовать за доставку некий гонорар, причем отнюдь не во всемирном эквиваленте. Да уж лучше бы во всемирном, честное слово! Положа руку на сердце, она не видела никаких оснований для того, чтобы не закрутить с ним скоропалительный романчик. Никаких… кроме непонятных ощущений, которые заставляют ее держаться по отношению к этому мужчине, во всех отношениях привлекательному, настороженно. Вот в самой его привлекательности, пожалуй, все и дело. Слишком опасно привязаться к нему всерьез. Когда начинаешь морочить голову какому-нибудь юнцу, одновременно заморочиваясь от него сама, прекрасно понимаешь, что эта лав стори априори ненадолго, что с судьбою не порвется нить, от разбитого сердца вы оба не умрете, что, вспыхнув и чуточку попылав, ты будешь по мере сил своих стараться пламень этот погасить, чтобы уйти без потерь… Хватит, один раз испила чашу вселенских страстей с молодым возлюбленным — до смерти хватит, теперь всякий мужчина для Алены Дмитриевой всего лишь любовник, но не возлюбленный! Ну вот, с молодежью все понятно, раз-два и пошли на фиг, а Терехов как раз тот мужчина, к которому может очень крепко привязаться одинокое сердце женщины, которая, в принципе, считает себя противницей брачной жизни, но, как всякая нормальная баба, не может не понимать ее безусловных прелестей, тем паче когда оная женщина пребывает в постбальзаковском возрасте… То, что у Терехова кто-то есть, ежу понятно. Эти звонки… нет, не столько звонки, а та нервозность, с которой он их воспринимает… Если это так ранит Алену, значит, он ей нравится. А если ей все же нравится этот мужчина (чужой, заметьте себе!), значит, от него нужно держаться подальше — во избежание ненужного кровопролития. Сердечного, понятное дело.

И лягушки, которые спать ложатся, не помогут Никите Дмитриевичу… и лихое освобождение Тиши и Собакевича.

Алена думала свою думу, внешне озабоченная лишь тем, как придержать рядом далматинца, который, почуяв свободу, желал мчаться со всех ног разыскивать дом и хозяйку. Отпускать его было нельзя ни в коем случае, еще заблудится, да Алена себе этого вовеки не простит! На счастье, у Собакевича остался ошейник, за который его худо-бедно можно было придерживать. Но Алена изрядно замучилась с ним, пока дошла до бывшего кинотеатра «Октябрь».

И тут выяснилось, что все ее осторожные, опасливые размышления о Терехове и развитии или неразвитии отношений с ним были не более чем досужей мыслительной работой. Судьба просто-таки хихикала, подслушивая эти мысли! Машина Терехова не завелась. В буквальном смысле слова. Алена и Собакевич посидели-посидели в салоне, наблюдая, как хозяин «Хонды» безуспешно терзает стартер и еще какие-то девайсы, которые в подобных ситуациях терзают незадачливые водилы, а потом Терехов, пряча виноватые глаза, сказал, что ситуация аховая, нужно сервис вызывать. Но прежде, чем это сделать, он вызвал такси, куда погрузил Алену с Собакевичем, и, не слушая никаких Алениных возражений, заплатил водителю столько, что тот и не пикнул, когда чумазый далматинец вскочил в салон.

– Алена, простите меня, — пробормотал на прощанье Терехов.

– За что? — усмехнулась она, поражаясь той смеси облегчения и разочарования, которая царила в ее душе. — Вы ведь не сами сломали свою машину.

– Не сломал, — кивнул Терехов, оглядываясь на роскошную «Хонду». — Но, понимаете… Свинство полное, конечно. Помните, был такой фильм «Три тополя на Плющихе», помните, как Доронина собралась на свиданье к Ефремову, ну, к шоферу такси, а дверь открыть не может. Билась, билась над замками — а вот не судьба! Я сейчас так же себя чувствую, как Доронина, только одна надежда — что еще не вечер. Понимаете? Еще не вечер, правда же?