Час пробил

— Они — Уиллер, Байден и Гурвиц — должны были составить экипаж для…

— Для чего?

— Я не произношу эти слова. Стараюсь избегать их. Все равно меня считают сумасшедшим. Почему бы не позволить себе такую маленькую причуду? Невинную! Я не пользуюсь этими словами, — с нажимом повторил он.

Потом поднялся, подошел к наружной стене с росписью, отыскал гриб ядерного взрыва и постучал по нему согнутым указательным пальцем:

— Их отобрали для этого.

— Хиросима? — Элеонора приподнялась.

— Не помню.

— Нагасаки?

— Не помню. Ничего не помню с тех пор, как умер сын. Я дал себе слово все забыть. Знаете, почему он умер? Пил из ручья с радиоактивными отходами. Играл на траве и пил из проточного ручья. Жена его шлепала. Мы жили в штате, где проводили испытания.

Он накрыл гриб ладонью и припал к стене.

— Послушайте, миссис, — седоголовая женщина вынырнула как из-под земли. — Полковнику нельзя волноваться. Он тяжело болен, поймите. Не говорите с ним на такие темы.

Макбрайд отпрянул от стены и бросил:

— Подите прочь! Я не так тяжело болен сейчас, как тяжело был ослеплен тогда. Подите прочь!

«Нельзя касаться таких тем, еще Марден предупреждал. Полковник сказал все. Роктаунская тройка и экипаж для этого — одни и те же люди, — Для этого, для этого! Вместо того чтобы сказать: экипаж для ядерной бомбардировки». Молодые люди, такие разные, должны позаботиться, чтобы бомба легла точно на цель. Что такое цель? Город с людьми, которые живут в нем десятилетиями, парки, музеи, театры, храмы…

Нет. Не нужно заблуждаться. Цель — это цель, маленькая точка на карте, или крестик, или кружок. Обыкновенная военная задача: есть цель, есть средства ее уничтожения, надо постараться свести их в самое подходящее время для того, чтобы смести цель с лица земли. Для этого нужно знать прогноз погоды, скорость ветра, высоту и скорость полета, угол рыскания, угол атаки, еще какие-то параметры. Нужно совместить нечто и нечто: два луча или визирную линию с красной риской, или свести вместе две люминесцирующие точки на экране, после чего нажать кнопку… Бомба пошла на цель. Кнопка нажата. В этот момент город живет, как обычно, и ничего страшного не происходит — бомба еще в воздухе, самолет удаляется, светит солнце. Пилот смотрит на приборы: все в порядке, цель позади, стремительно удаляется. Тот, кто нажал кнопку, может расслабиться: он сделал все, что мог, теперь ничего изменить нельзя. Еще ничего не случилось. Город такой же, каким он был час, день, год назад. Бомба летит, она еще не достигла той высоты, на которой должна взорваться. Бомбовые люки уже закрылись или вот-вот закроются. Еще ничего не случилось: город на месте, он врыт в землю, и деваться ему некуда, — бомба летит к земле, самолет удаляется от города, и кажется, что три творения человека — город, самолет и бомба никак не связаны между собой. Они живут сами по себе. Каждый своей жизнью… «Кто это говорит?» — Элеонора замирает.

Оказывается, Макбрайд говорит уже несколько минут, она и не заметила. Полковник продолжает:

— Еще ничего не случилось. Мы можем растянуть время как угодно, и тогда самолет зависнет над городом, бомба замрет в воздухе, как будто остановили кадр фильма. Как только проектор заработает, бомба стремительно помчится к земле, и тогда…

Макбрайд встает, поднимает маленькую черепашку, которая перевернулась и беспомощно сучит лапками. Высохшая рука опускает ее вверх панцирем на дорожку.

— Вы думаете, легко сделать бомбу? Трудно. Нужно быстро сосредоточить все ядерное вещество и не дать ему рассредоточиться, иначе ничего не выйдет. Смотрите, — он вытягивает из кустов старинный ломберный столик, — мы можем разложить сто кусков металлического плутония размером с кусочек сахара. Если собрать на одном квадрате шестнадцать таких кусочков, никакого эффекта не будет.

Полковник вскакивает, бросается к кустам, возвращается.

— Мне кажется, она подслушивает. Терпеть не могу, когда подслушивают. — Он садится, кладет руки на зеленое сукно столика, успокаивается.

— Если прибавить еще. один слой, а потом еще один, в кбнце концов будет достигнута критическая масса, и может начаться цепная реакция, а может и не начаться. — Он достает платок и шумно сморкается. — Чтобы заставить плутоний взорваться, нужно в малом объеме сосредоточить ядерное вещество. За ничтожное время. В хиросимской бомбе делали так. Брали орудийный ствол, закрытый с двух сторон. В одном конце — ядерная взрывчатка, в другом — снаряд с такой же взрывчаткой. Взрывается динамит, снаряд летит по стволу и ударяет в массу, сосредоточенную в другом конце ствола.

Макбрайд откидывается на спинку стула, сейчас можно заметить, что с ним действительно не все благополучно.

— Извольте, «худышка» сработала! Оп-ля, включаем наш проектор, и бомба несется к земле. Ничто не может ее остановить. Ничто. Только мы с вами: нажимаем кнопку проектора, и снова бомба замирает, и снова тихо, и ничего не случилось. Она висит в воздухе, но это уже не «худышка», а «толстяк», жирненькая, круглая бомбочка для Нагасаки.

У нее другой принцип действия, но не буду, не буду вас утомлять, вы и так побледнели. Цепь чудовищных событий. Наши испытывали бомбу в моем родном штате, чтобы сбросить ее на островах. При испытании выпали осадки. Мой сын пил из ручья отравленную воду. Я ничего не знал об этом и комплектовал экипаж для бомбометания, — правда, тогда истинных целей сэра Генри я не знал. В тот момент, когда мы с ним на Окинаве отбирали кондидатов, может, чуть раньше, может, чуть позже, мой сын наклонился к ручью и сделал несколько глотков. С тех пор я один. Никак не могу понять, кто виноват в гибели сына. Я часто думаю: перед бомбежкой в большом городе должны были оказаться молодые пары, которые только соединились в ночь, предшествующую бомбежке. Им было хорошо в прохладной тьме, в пении цикад. Их сотрясали приступы страсти. Утром они лежали усталые, разметавшись на влажных простынях или циновках — не знаю. Он или Она, кто-то проснулся первым, посмотрел на голое тело рядом, вспомнил прошедшую ночь. Он или Она, кто-то поцеловал другого, а в этот момент, нет, несколькими минутами раньше, самолет выруливал на взлетную полосу. Они коснулись друг друга, и снова вспыхнула страсть, а самолет набирал высоту. Когда Он откинулся в изнеможении, сквозь прикрытые глаза глядя на Ее алебастровую кожу, самолет лег на курс. «Тебе хорошо со мной?» — спросил Он. «Что-то маслопровод барахлит», — сказал пилот. «Не знаю, — ответила Она, — не знаю еще, мне кажется, я люблю». «Не знаю, — буркнул пилот, — сколько ни говори этому болвану-технику, обязательно что-нибудь проморгает». Двое обнялись и подумали: «Как прекрасно жить и любить». Пилот вжался в штурвал и подумал: «Проклятье. Низкая облачность. Ни черта не видно. Неужели не будет подходящего разрыва?»

— Вы поэт, полковник! — выдавила Элеонора сквозь комок в горле.

— Я — старый дурак, миссис… забыл вашу фамилию.

— Уайтлоу.

— Уайтлоу, Уайтлоу. Где-то недавно я слышал эту фамилию. Министр внутренних дел одной из стран содружества, а какой — не помню. — И сразу же, без перехода: — Забавный журнальчик. — Полковник протянул руку к зеленому сукну столика. На обложке журнала был напечатан круглый циферблат, — Его выпускают ученые-атомники. Видите, часы отмечают время, оставшееся до применения бомбы. Решили, что все случится в полночь. Год назад часы

показали без семи минут двенадцать. Теперь до полуночи осталось лишь четыре минуты. Всего четыре минуты, и наступит вечная ночь, без луны, без звезд, без предрассветной мглы и утреннего тумана, без росы и петушиных криков…

Они поднялись. Макбрайд взял Элеонору под руку и повел по тропинке, теряющейся в зелени. Минуты через три-четыре они поднялись на небольшой, поросший лопухами холм, с вершины которого открывался вид на море. Гладь воды отражала оолнце, как зеркало, и слепила глаза. Слева, за песчаным выступом, у длинного причала качались десятки парусников с яркой оснасткой.

— Ловят рыбу? — спросила Элеонора.

— Ловят устриц в заливе. Устричная флотилия ботов скипджак. — Полковник глубоко вздохнул. — Считаете меня сумасшедшим?

— Никто точно не знает, кто сумасшедший, а кто — нет.

— Это верно, — Он сжал запястье Элеоноры. — Но я-то сумасшедший, не сомневайтесь. Иначе как бы я мог еще жить после всего, что случилось. Я совсем один, ни жены, ни детей, ни внуков, только мисс Бак, такой же старый белый гриб, как и я. Не плохая женщина, помогает в хозяйстве, следит за мной. И боится меня потерять. Я ни к кому больше не привязываюсь, не хочу, хватит. Иметь привязанности — слишком большая роскошь в наше время. Слишком. Мне никто не нужен — ни дети, ни птицы, ни рыбы, ни собаки. Вам страшно меня слушать? Когда я был молодым, а вас и в помине не было, гремел такой комик Филдс, язвительный и непочтительный джентльмен. Помню, еще моя бабушка заходилась от хохота, заслышав фразу Филдса: «Человек, который не выносит детей и собак, не может быть совсем плохим». Как раз мой случай. Кто мог предположить, что мистер Филдс поможет мне объяснить, что я не так уж плох.