Чащоба
Шрифт:
Лео подался вперед, уперся грудью в руль и принялся с интересом оглядывать здание. Этот ладный дом на поляне производил столь же неожиданное впечатление, как человек во фраке посреди леса. Лео оценил гармоничные пропорции дома и оригинальной формы окна, подчеркнуто парадный вход — навес опирался на толстые резные столбы, которые в верхней части плавно соединились со сводами. Мансардные выступы повторяли в уменьшенном виде архитектурные детали парадного входа. Стену дома расчленяли выступы, когда-то эти вертикальные плоскости были выкрашены в белое.
Лео был не в состоянии отвести глаз от дома, словно мог за короткие минуты вобрать в себя главную идею человека с созидательными способностями, который когда-то проектировал здание. Было это очень давно. Хризантема в петлице осыпалась, блеск лацканов потускнел, да и человек, носивший фрак, незаметно превратился
Поодаль, под кряжистыми яблонями с замшелыми стволами, разгуливали куры. То и дело они исчезали в своем курином лесу: буйная сныть и стебельник простирались над ними.
Вильмут выбрался из машины, походил по лужайке, размялся, потянулся, широко зевая. Он всюду чувствовал себя дома. Лео в нерешительности топтался возле машины, будто в траве возвышался воображаемый порог, через который нельзя было переступить.
В дверях показались обитатели дома. Ошеломляющая картина: три еще полные сил, по-городскому одетые женщины старательно улыбались гостям. Они не торопились выходить из-под входной арки, предпочли еще немного побыть в тени, оставаясь таинственными существами неопределенного возраста. По-разному одетые, все трое носили маленькие кокетливые переднички, будто знак общности.
Разумеется, женщины эти знали Вильмута, иначе они бы сюда и не приехали. Но то, что они не стали обращаться к Лео на «вы» и знали его имя, поразило Лео.
Все же это не было какой-то наигранной жеманностью, когда женщины, освежая память Лео, заявили, что все присутствующие приблизительно полвека тому назад встречались между собой. Они произнесли эту цифру с такой легкостью, будто человеческий век измерялся столетиями. Лео почувствовал, как его руки неприятно похолодели.
Их имена — Хельга, Урве, Сильви — не вызывали в нем и малейших ассоциаций.
Лео отчаянно выискивал в памяти точки опоры, чтобы расставить этих женщин в человеческих дебрях. Возможно, слова его прозвучали избитым комплиментом, когда он попытался возразить, что возраст женщин не позволяет мерить время полустолетиями.
У трех сестер девятикратная память, посмеялись они в ответ и обещали развеять сомнения Лео. Они за него все решили, тут лучшее место для отдыха. Потом как-нибудь улучат время, чтобы поговорить о былом.
При виде сиявшего от радости Вильмута настроение у Лео упало. Закралось недоверие, неожиданная ситуация нисколько не радовала, — может, они сговорились, чтобы одурачить его. Просто злило, что он никак не мог начать свой долгожданный отпуск. Он даже не знал, как на этот раз должна была выглядеть его праздная жизнь, — каждый год приходят новые желания, — оказаться под чьим-то произволом он считал наихудшей из возможностей. Ему хотелось восстановить стершийся защитный слой своей психики, чтобы потом, когда он вернется домой и на работу, все неприятности и невзгоды будут словно бы утыкаться в ватную обивку и до сознания, в лучшем случае, дойдет только их слабый отголосок. Жизнь надо было как-то прожить, и в кишащем событиями и людьми мире следовало ослаблять толчки.
Сели за стол. Вкусная еда помогла утратившему было равновесие Лео вновь обрести его.
Он может оставить их с носом. Ключ зажигания у него в кармане. Одно движение — и он помчится, куда только ему вздумается.
Сначала он распрощался лишь с Вильмутом, который отказался от предложения подвезти и предпочел отправиться домой на автобусе. Лео предоставили мансардную комнату, где он сейчас и лежал на софе с высокой спинкой: руки сложены на отвернутом пододеяльнике, взгляд устремлен на белеющий прямоугольник двери, будто в ожидании визита полуночного домового. Утверждать, что досада и неудобство мешают сну, он не мог.
За обеденным столом сестры объяснили, почему они перебрались жить в лес. Жаловаться никто из них не любил, они скорее рассказывали о сложностях жизни, как о чем-то постороннем, которое их словно бы и не касалось. Просто так, шутки ради, старшая из сестер Хельга откликнулась на объявление в газете о продаже дома. Как раз в это время она и поняла, что чего бы там ни говорили о всеобщем демографическом взрыве — подняться над землей и оглядеть сверху человеческий муравейник было невозможно, — во всяком случае, в ее собственной семье рост народонаселения достиг критической отметки. Все ее три чада, дочь и два сына, в последние годы обрели свои семьи. Вслед за цепной реакцией женитьб последовала череда деторождений. За короткое время Хельга стала трижды бабушкой. На новоиспеченную пенсионерку навалили кучу обязанностей. Любезные молодожены подарили счастливой бабушке
хозяйственную сумку на колесиках и поучительную книгу по уходу за малышами. Семеро взрослых за столом, детские кашки, пюре, рожки. Сажать на горшок, стирать пеленки, не было времени даже газету почитать. Молодые семьи нуждались в отдельных комнатах, и Хельга вынуждена была переселиться в бывший закуток для прислуги, который уже многие годы использовался под кладовку. При той жизни ни в чем, кроме койки, на которую обессиленно падала глубокой ночью, чтобы соснуть на часок, она и не нуждалась. Рано утром снова начиналась повседневная карусель. Вот так попавшая впросак Хельга и вырвалась из клещей. Молодые люди, два брата, которые продавали доставшийся в наследство дом, сунули ей в руки ключи, велели осмотреть жилье. Заброшенная, развалившаяся хоромина просто ждала, чтобы кто-то явился и приложил руки. Этим человеком случайно оказалась Хельга. Молодые люди не собирались наживаться на сделке, и покупка была оформлена быстро. Дома у Хельги разразился скандал. Вселенский плач и стенания, сердитые слова и жалостные мольбы — все вперемежку. Зять принялся обвинять дочь, мол, теща белены объелась. Принялся за мать и младший сын, пытался отговорить ее. Ему казалось, что мать совершила нечто такое, что человеку в ее годы не пристало. Его жена обещала отдать свекрови свои ковбойские штаны. Знаменитые джинсы, лишь бы та отказалась от своего намерения. Натиск этот ни к чему не привел, Хельга смотрела на них и думала: никак они не возьмут в толк традиций моего рода. Начиная с праматери, мы всегда восставали против гнета. Эгоистичное поколение пусть варится в собственном соку.Потом, когда Хельга обрела ключи от дома, она попросила прежних хозяев, чтобы те освободили помещение от вещей, — кому охота жить среди чужого хлама. Услышав их ответ, Хельга подумала, что эти мастера увиливать дадут ей, человеку, оставившему свою квартиру трем молодым семьям, сто очков вперед. Пришлось оказать на молодых людей давление, подыскивала слова, которые запали бы им в душу, грозилась злом и сулила добро: может, в доме остались важные памятные вещи, может, там обнаружатся семейные реликвии, неужто им не дороги бумаги и история их рода.
Но упрямцы уперлись и продолжали гнуть свое. Пусть их оставят в покое и не лезут с поучениями. Современным людям некогда возиться с раскрошенными воспоминаниями и трухлявым барахлом. Они не желают нагружать себя всякой дребеденью, их идеал — альпинист. Человеку нужен лишь заплечный мешок, в котором умещается самая необходимая еда и обиходная одежда, чтобы при восхождении на вершину сохранить в теле жизнь. Молодые люди просто-напросто укрылись от Хельги и наврали по телефону, что их нет дома. В конце концов они прислали бумагу с подписью, которая свидетельствовала, что они отказываются от домашних вещей: пусть новый домовладелец выбросит весь хлам в окно и подожжет его во дворе.
За кофе Хельга попросила сестер продолжить разговор. Но Урве и Сильви оставались довольно сдержанными, они не стали разъяснять свои семейные мотивы, вынудившие их сменить место жительства. Заумничали, что им надоел город, что захотелось тишины, толковали о загрязнении воздуха и прочих подобных вещах, о чем сегодня говорят почти в каждой компании. С усмешкой на губах Сильви напомнила гостю, что теперь в городе многие грозятся податься в деревню в лесники. У всех теснит грудь тоска по природе. Хвастунов, конечно, хватает, но и повседневную рутину ломать нелегко. Они втроем, возможно, смогут приспособиться в новых условиях. Это как свидание с детством, когда-то они хорошо ладили между собой.
Вечером, приглядевшись к дому, Лео подумал о легкомыслии сестер. Смелость, конечно, похвальна, особенно в старшем возрасте, но сумасбродство опасно. Что они станут делать тут зимой? Им и в голову не приходит, как неприютно бывает, когда вокруг нет ни души. Плакальщики по заброшенным хуторам сами предпочитают жить на освещенной улице, с телефоном под рукой и с продуктовым магазином за углом. Только других взвинчивать они и способны.
Состояние дома оставляло желать лучшего, по потолкам было видно, что крыша протекала. Кубатура просто страх нагоняла; восемь или девять жилых комнат — Лео сбился со счета, — коридоры, переходы, подсобки и кладовки сверх того. Каждое помещение было с пола до потолка завалено несусветным хламом. Лео начал понимать бездушных альпинистов, которые махнули рукой на воспоминания и на барахло, — пусть все горит синим пламенем. Содержать этот дом все равно что идти на позапрошлогоднее пепелище жарить жука. Может, лишь невероятное женское упорство способно свершить чудо.