Чаша и Крест

Шависс постарался изобразить приятную придворную улыбку, и ему это почти удалось, если бы не опасный блеск в глазах. Но Морган опять-таки на него не смотрел.

— Повинуюсь, монсеньор, — и с этими словами он протянул вторую бумагу.

— А это что такое?

— Это мой баронский титул, ваша светлость.

Какое-то время эти двое молчали, глядя не совсем друг на друга, а как-то вскользь. "Он, конечно, исключительный негодяй, лишенный всяческих принципов, — педантично подумал Морган. — Но насколько с такими проще — по крайней мере, сразу понятно, чего они добиваются. Еще бы ума ему побольше. Но в этот раз он, кажется, все провернул очень ловко".

Первый министр Круахана покосился на свое отражение в зеркале и чуть слышно вздохнул. На какие жертвы только не приходится идти ради блага… государства, конечно.

"Только подпиши, — думал Шависс. — Я еще не знаю, отвезу ли я ее тебе. Я подумаю. Но в любом случае она достанется тебе уже после меня. А если она будет себя разумно вести — так вообще не достанется".

Морган лениво поставил два изукрашенных завитушками росчерка на обеих бумагах.

— Ступай, де Шависс, — сказал он, наконец-то соблюдая положенную частицу при обращении. — Смотри только, не увлекайся игрой в интриги.

— Ваше великолепие! — Шависс прижал руки к груди, задохнувшись. — Заберите мою жизнь — она ваша!

— Ладно, иди…

Морган смерил взглядом опустившуюся портьеру и снова прошелся по кабинету. Его тонкие губы опять изогнулись — все-таки странная у него была улыбка, с одной стороны избалованно-слащавая, с другой жесткая. Он даже начал что-то мурлыкать себе под нос, что было признаком явно улучшившегося настроения.

— Ну что ты скажешь, Лоций? За один раз я решил две проблемы. Надеюсь, что наконец мы избавимся от этого несносного Ланграля. Ты ведь этого тоже хочешь, не правда ли?

Лоциус по-прежнему томно усмехался, но его светлые глаза оставались холодными и прозрачными, без тени улыбки.

— Не обольщайтесь, монсеньор, — сказал он, прикрывая ладонью зевок, — этот гвардеец вас подло обманывает. Его устремления прекрасно видны. Он сам хочет взять эту… - он запнулся с легким отвращением, — это рыжее отродье, а вам оставить только свои объедки.

— Ты в этом уверен?

— Я прекрасно вижу чужие намерения, ваша светлость.

Скулы Моргана неожиданно покрылись легкой краской — видимо, он сначала примерил эти слова на себя. Потом до него дошел смысл сказанного:

— Прежде от него самого мало что останется, — Морган уже протянул руку к шнуру, висевшему за портьерой. — Почему ты не сказал мне раньше?

— Зачем, монсеньор? Ему и так осталось жить очень немного. Это тоже хорошо заметно.

— Откуда ты знаешь?

— О мессир! — Лоциус прижал сжатые кулаки к груди и поклонился. — Над головой каждого человека отчетливо виден след его души. У него он особенно густой и яркий. Его душа собирается покинуть тело, ей там уже скучно.

— Ты, конечно, великий знаток, — несколько сварливо сказал Морган. — Почему же мне ты никогда не говоришь, сколько мне осталось?

— Потому что вы будете жить вечно, мессир. Я же вам это обещал.

Морган опять прошелся по кабинету. Он отвернулся к окну, чтобы скрыть внезапное облегчение, разлившееся по его лицу. Поэтому он не видел, с каким оценивающим выражением Лоциус глядел ему в спину — как раз, когда контуры его тела ясно просматривались на фоне дневного света.

"Н-да, — подумал Лоциус без особой радости. — Пусть не так быстро, как этот придурковатый лейтенант, но все-таки тоже… Опять искать другого покровителя. Как же я устал от всего этого!",

На следующий день сумерки сгустились очень быстро, наверно потому, что тучи висели совсем низко, особенно над круаханскими предместьями. Когда Ланграль, Люк и Берси подъехали к мельнице, которую им указал Дэри, силуэт четырех деревянных крыльев едва выделялся на фоне неба.

— Вы уверены, Бенджамен, что это не ловушка? — спросил Люк, придерживая коня. Его лошадь переступала ногами и беспокойно дергала ушами, словно разделяя опасения всадника.

Ланграль пожал плечами, вылезая из седла. Его лицо было таким же холодным и отстраненным, как прежде, только между бровями пролегла особенно глубокая складка.

— И что вы мне предлагаете, Люк? Никуда не идти?

— Я не знаю… — растерянно пробормотал маленький поэт, настороженно оглядываясь. — Будьте осторожны, прошу вас. Мне все это очень не нравится, с того самого времени, как вы отдали свое фамильное кольцо этому толстому трактирщику.

— Я же должен был оставить ей какой-то знак, что приду. И что это действительно я.

— Хорошо бы это еще была действительно она.

— Там горит свет, — произнес Берси, вытягивая руку в сторону амбара. Действительно, сквозь щели в стенах пробивалось дрожащее желтоватое сияние, словно горела свеча, поставленная на пол.

Ланграль бросил поводья и пошел к дверям, не оглядываясь. Люк и Берси переглянулись, покачав головой, но все-таки двинулись следом.

Внутри действительно горел свет, только не свеча, а два факела, вставленные в кольца на стене. На груде соломы, там же где раньше сидела Женевьева, развалился Шависс, расставив ноги в ботфортах и водя по полу кончиком обнаженной шпаги.

— Ну вот мы и встретились, граф, — сказал он буднично. — Вы ведь мечтали меня найти? Считайте, что это мой прощальный подарок — ваша мечта осуществилась.

Ланграль невольно прижал руку к камзолу, нащупывая спрятанное на груди письмо Женевьевы.

— Поддельное? — то ли спросил, то ли утвердительно произнес он не особенно впопад, но Шависс его прекрасно понял.

— А вы настолько хорошо знаете почерк незабвенной графини де Ламорак, что не сомневались в авторстве?

Ланграль прикрыл глаза на мгновение, а когда он снова поднял веки, Люк и Берси, вставшие с двух сторон, невольно отшатнулись — из них словно ударило темное пламя.

— В любом случае я признателен вам, господин Шависс. Я действительно больше всего на свете стремился вас увидеть, и не надеялся, что вы осмелеете настолько, что снизойдете до меня.

— Мы все мечтали, — вмешался Люк своим нежным голосом. — Я даже видел вас во сне и готов был уже написать про вас стихи.