Часть вторая. Свидетельство Густава Аниаса Хорна (Книга вторая)

Явившийся под номером 2), господин ветеринар Даниэль Льен, соисполнитель завещания, передал письменный документ, который был присовокуплен к данному протоколу.

ПРИЛОЖЕНИЕ К ПРОТОКОЛУ

В конце ноября прошлого года я получил от господина аудитора Павла Еркинга сообщение о том, что господин Густав Аниас Хорн оставил у него на хранение завещание, согласно которому мы оба, господин Еркинг и я, предположительно назначаемся исполнителями завещания. Еркинг просил меня дать ему знать, не возражаю ли я против такого назначения. — Поскольку у меня не было намерения отказаться от долга, налагаемого на меня дружбой, я ответил господину Еркингу не сразу, но решил, что при ближайшей возможности навещу своего друга Хорна; сообщение господина аудитора меня встревожило; тем не менее прошло примерно дней десять, прежде чем я выполнил то, что намеревался сделать. Восьмого декабря я подъехал к дому своего друга^{475}. Входная дверь была заперта. Дверь в конюшню, обычного вида, двустворчатая, оказалась взломанной; разбитые доски, еще висящие на петлях, раскачивались на ветру. Я вошел внутрь. Глазам моим предстало неожиданное и мучительное зрелище. Посреди помещения лежал на палу мой друг Хорн, лицом вниз. С проломленным черепом. Железная штанга, которой был нанесен удар, валялась рядом. Рана была сталь глубокой, а удар сталь мощным, что кости раскололись на мелкие куски и наружу бесформенно выступил мозг. Смерть, вероятно, наступила мгновенно. Вытекшая кровь свернулась и отчасти высохла. На обнаженных частях тела — лице и кистях рук — уже проступили следы начавшегося гниения. Чуть подальше, на соломе, лежал черный пудель моего друга — тоже мертвый. Я не обнаружил на теле пса никаких ран и склоняюсь к мысли, что он умер от паралича сердца. Уже с первого взгляда я убедился в том, что преступление произошло десять или даже четырнадцать дней назад. Я вспомнил о лошади и поспешил в бокс, вообразив, что она умирает от голода или жажды. Я нашел ее мертвой. Сперва я предположил, что кобыла действительно околела таким мучительным образам; но вскоре выяснилось, что ее сразил выстрел, произведенный с очень близкого расстояния, в лоб. Оружие, правда, не нашлось. Его и потом не нашли. — Я сразу понял, что должен сообщить о случившемся в полицию и вызвать врача. Но прежде чем этим заняться, прошел в дом — через кладовку, где хранилось сено. Здесь ни одна дверь не была заперта. В рабочем кабинете моего друга царил полный хаос. Ящики письменного стала были выдвинуты и не задвинуты обратно, постель — перерыта и не приведена в порядок. Однако сами бумаги — музыкальные композиции и дневниковые записи^{476} — казались нетронутыми. Позже выяснилось, что пропали все банковские документы и, видимо, наличные деньги — которые, как можно предположить, в некотором количестве хранились в доме. Прежде чем выполнить свой долг по отношению к государственным инстанциям, я поехал к господину аудитору Еркингу в Гету, узнал от него содержание завещания и попросил его сопроводить меня в дом моего погибшего друга, чтобы сразу же, пусть поверхностно, разобраться с его архивом. Господин старший вахмистр Оаку и господин доктор Грин-Энгель, которых я тотчас известил о случившемся, поехали с нами. Я хотел, чтобы тело убитого как можно скорее было выдано нам для погребения. Господин доктор Грин-Энгель поддержал мое желание, и господин полицмейстер из Мариахафена тоже оказал уважение умершему, удовлетворившись — для дальнейших расследований — описанием и фотографией трупа. Относительно причины смерти никаких сомнений не возникало, и потому одноразового осмотра тела оказалось вполне достаточно.

Только на следующий день мне представилась возможность поговорить с господином пастором Бюдером. Я сказал ему, что мой друг умер не как христианин, но что прежде он иногда делился со мной определенными пожеланиями, касающимися его похорон, а теперь выразил эти пожелания и в своем завещании. Я просил связаться по телеграфу с господином министром церковных дел, чтобы тот разрешил использовать для захоронения указанный в завещании участок принадлежавшей покойному земли. Через четыре дня, 13 декабря, то есть в День всех святых по старому стилю, похороны наконец состоялись^{477}. Как известно, в тот день слегка подморозило, и потому несколько нанятых рабочих смогли — без неэстетичных побочных явлений — опустить в шахту тело Густава Аниаса Хорна, уже раздувшуюся тушу кобылы и труп собаки. Я сам спустился на дно шахты и убедился в том, что мертвые тела бережно укрыты смыкающимися полотнищами новой парусины. Остальную работу предстояло выполнить каменщикам и рабочим каменоломни. Господин аудитор Еркинг и я по очереди наблюдали за работой, чтобы она сперва выполнялась с должной осторожностью, а после — на все потребовалось девять или десять дней — по-настоящему добросовестно. Мы решили замуровать в искусственно-каменное покрытие склепа простую каменную плиту с именем покойного. Ведь хоть мы и не можем сейчас оценить значение творчества моего друга — преувеличивать его значимость я тоже не собираюсь, — я бы хотел, чтобы потомству не в чем было нас упрекнуть.

Расходы на все работы и материалы составили 2942 кроны. 350 крон мы потратили на закупку сена. 708 крон было переведено на счет Мариахафенской сберегательной и ссудной кассы — ее филиала в Ротне, — чтобы сено закупалось и позже, в ближайшие годы. Исполнители завещания сошлись во мнении, что оставшиеся после покойного музыкальные композиции и дневниковые записи, относительно которых в завещании никаких указаний нет, следует передать музею в Мариахафене^{478}, чтобы они не пропали и были доступны для позднейшего исследования или использования. Тому же учреждению были переданы и папки с рисунками и чертежами, выполненными рукой Альфреда Тутайна, близкого друга покойного. Поскольку в завещании, как ни странно, это значительное собрание ни словам не упомянуто, мне представляется вероятным, что покойный не рассматривал его как свою собственность, то есть полагал, что упомянутые рисунки лишь находятся у него на хранении. Я готов поручиться, что в данном случае речь не идет о собственности, приобретенной за деньги. — Поэтому исполнители завещания воспротивились бы любым притязаниям общины Осебек на эти художественные произведения. — Мы известили издателя музыкальных композиций Хорна о смерти этого мастера и о содержании его завещания. Мы также известили главного наследника: общину Осебек. Наконец, мы выполнили и третий пункт завещания: посредством жребия сделали выбор между здоровыми младенцами, родившимися в ноябре месяце прошлого года в сельских общинах нашего острова. Из пяти возможных кандидатов жребий пал на Иоганнеса Оге Мадсена^{479}. Для него были приобретены облигации на сумму 5200 крон. Чтобы покрыть общие судебные издержки, 3000 крон из основного капитала были переведены на специальный счет.

Явившийся под номером 3), господин пастор Бюдер, пояснил: 9 декабря меня, в моей церковной усадьбе в Сальтвике, посетил господин ветеринар Льен. Он рассказал мне, что его друг, композитор Г. А. Хорн, был найден убитым. Покойный, еще при жизни, будто бы высказывал желание, чтобы его похоронили на принадлежащей ему земле; и потому господин Льен просил меня получить по телеграфу согласие его превосходительства господина министра церковных дел, чтобы это погребение на земельном участке покойного могло состояться, — или чтобы я сам дал соответствующее разрешение. Поскольку такого рода постановления не входят в мои компетенции, я получил согласие господина министра. Господин ветеринар Льен не утаил от меня, что покойный композитор придерживался языческих взглядов. Но он умолчал, что похоронить должны также собаку и лошадь. Когда я в день похорон — правда, не в церковном одеянии — пришел на место погребения, чтобы воздать последние почести покойному, о значении творчества которого был наслышан, мне, вместе с немногими участниками церемонии, пришлось стать свидетелем весьма неприятного зрелища. Очевидно, решив сэкономить на стоимости гроба, покойника просто завернули в какое-то полотнище. Сперва в очень узкую и, как казалось, бездонную шахту опустили с помощью полиспаста тушу лошади; за ней последовала — тоже обвязанная веревкой, но все же снесенная вниз по лестнице двумя мужчинами — смертная оболочка композитора; и наконец, таким же манером, вниз было доставлено на руках тело мертвой собаки. Я с трудам сдержался, чтобы не выразить возмущение этой сценой, вызывавшей у меня ассоциации с живодерней. Лишь то обстоятельство, что меня сюда никто не звал и что речь шла, как мне сказали, о последней вале усопшего, удержало меня от принятия каких-то мер. На следующий день я убедился, что господину редактору Зелмеру, который тоже присутствовал на похоронах, хватило такта, чтобы в своем пространном некрологе умолчать перед общественностью о деталях этой варварской церемонии. Как бы то ни было, я считаю важным, чтобы испытываемые мною угрызения совести были отмечены в данном документе.

Явившийся под номером 4), господин Вяйня Кауппи: К тому времени, когда я, шесть лет назад, принял на себя руководство филиалом Мариахафенской сберегательной и ссудной кассы в Ротне, господин Г. А Хорн уже был клиентом нашего банка. В нашем отделе вкладов хранились на его счету английские государственные бумаги, в номинальной стоимости которых на протяжении всех этих лет ничего не изменилось. В последние месяцы перед смертью упомянутого Г. А. Хорна на его счет поступали большие суммы, но отмечались и снятия со счета больших сумм, хотя эти движения денежных средств нельзя назвать экстраординарными. По моему разумению, наличность, которая хранилась дома у покойного, не превышала сумму в 1500 крон. По желанию господ исполнителей завещания ценные бумаги были проданы и мы подвели итог на 31 декабря. Вклад покойного, за вычетом 17 000 крон, которыми распорядились исполнители завещания, составляет 63 360,37 кроны; но за истекшее время эта сумма, за счет процентов и гонораров, увеличилась почти на 2000 крон. Выплата явившемуся под номером 5) может быть осуществлена, как только суд по наследственным делам даст нам соответствующее распоряжение.

Явившийся под номером 5), господин председатель общины Ларс Монссон, как представитель главного наследника: Мне известно содержание завещания господина Густава Аниаса Хорна. В нашем общинном совете много об этом говорили. Я имею поручение принять наследство и одновременно подтвердить, что община будет уважать как дословный текст завещания, так и тот образ мыслей, который в нем выражен. Мы намерены почтительно ухаживать за могилой покойного. Дам, где он жил, должен сохраняться в том виде, в каком находится сейчас; между тем в данный момент мы не можем сказать ничего определенного относительно того, как этот дом будет использоваться в будущем. Община согласна, чтобы письменное наследие покойного и другие произведения искусства перешли в собственность музея в Мариахафене.

Явившийся под номером 6), господин старший вахмистр Фэлт Оаку: Я первым из полицейских оказался на месте преступления. После того как я все увидел собственными глазами, я позвонил своему начальнику, его превосходительству господину полицмейстеру Оливенкроне^{480}, в Мариахафен. Мне на помощь прислали двух служащих криминальной полиции, не лишив меня права руководить работой и расследовать обстоятельства преступления. Оба упомянутых господина, инспекторы Крусель и Петерссон, делали фотоснимки и проводили необходимый осмотр. После того как состав преступления был расследован во всех деталях, а судебный медицинский эксперт и господин доктор Грин-Энгель представили мне свое заключение, я предоставил господам исполнителям завещания право свободно распоряжаться помещениями дома и оставленными в нем вещами. Я сделал это с тем большей готовностью, что относительно личности убийцы очень скоро было высказано предположение, граничащее суверенностью. Правда, следствие в течение короткого промежутка времени шло по ложному следу, поскольку господин ветеринар Льен стал чуть ли не клятвенно заверять нас, что слуга Аякс фон Ухри никак не может быть заподозрен в преступлении. Тем временем этот человек, навлекший на себя всякого рода подозрения, покинул наш остров; по крайней мере, мы не смогли обнаружить его в тех местах, где он бывал раньше. О способе его бегства ничего не известно. Сейчас высказываются предположения, что он погиб, пытаясь перебраться на материк в открытой гребной лодке, — или скрывается за границей. После 21 ноября его следы совершенно теряются. Смертельный удар, видимо, был нанесен 20 или 21 ноября^{481}. Аякса фон Ухри объявили в розыск. Между тем четыре девушки, еще не достигшие совершеннолетия, обратились в полицию, со всей определенностью утверждая, что они забеременели от Фон Ухри. Одной из них он будто бы по всей форме сделал брачное предложение. В качестве доказательства она ссылается на тот факт, что уже был назначен день предстоящей свадьбы.

Явившийся под номером 7), господин доктор Грин-Энгель: Мой друг, ветеринар Льен, тоже представляющий одну из сфер врачебного искусства, дал исчерпывающее описание внешнего вида умершего. Других ранений обнаружено не было. Единственный удар, нанесенный с необычайной жестокостью, привел к незамедлительной смерти. Я, само собой, вызвал из Мариахафена господина судебного медицинского эксперта Финзена^{482}. Мы с ним очень быстро пришли к единому мнению относительно мер, которые следует предпринять, и сочли, что осмотра трупа на месте будет совершенно достаточно. Мы с пониманием отнеслись к тому, что господа исполнители завещания возражают против вскрытия. Полиция не была непосредственно заинтересована в такой процедуре. Господин прозектор Брейдаль мог бы приехать на остров только перед самым праздником Йоль. Мы сочли себя вправе избавить его от неприятной поездки в столь неподходящее время.

Все это было занесено в протокол, оригинал которого хранится у меня, зачитано вслух, одобрено всеми дававшими показания и собственноручно подписано ими — подписи следуют ниже, — а также подписано мною, нотариусом, и скреплено печатью.

Павел Еркинг. Даниэль Льен. Отто Эмиль Бюдер. Вяйня Кауппи. Л. Монссон. Фэлт Оаку. Грин-Энгель. Луукка.^{483} (loco sigilli)^{484} (нотариус)

КОНЕЦ^{485}

Свидетельства Густава Аниаса Хорна,

записанного после того, как ему исполнилось сорок девять лет.

Татьяна Баскакова Римский ключ: Календарный цикл

Как же прославить тебя, о Янус, бог двуобразный? В Греции нет божества, равного силой тебе. Ты нам скажи, почему из всех небожителей ты лишь Видишь, что сзади тебя, видишь, что перед тобой? Овидий. Фасты. Книга первая, 89–92

Поскольку судьба есть нечто постоянное, то есть посредством прошлого она в будущем измениться не может, а настоящее в собственном смысле не существует, то есть представляет собой лишь интеграл времени, само это время должно быть подобно неизменному математическому образованию — скажем, ограниченному отрезку, который мы или некоторые из нас при определенных условиях можем рассмотреть во всей его протяженности; во всяком случае, увидеть одновременно оба его отрезка — прошлое и будущее…

Письмо Ханса Хенни Янна Вернеру Хелвигу, 29 апреля 1946

Твоя поэзия — словно с другой звезды. «Она отклоняется от нормы как новая вариация». Тебя несет космос. Твое появление означает возможность увидеть в разрезе несколько тысячелетий. Многие еще не решаются пройти сквозь врата твоей речи.

Письмо Людвига Фосса к Хансу Хенни Янну, 8 января 1937

Нарастающее по мере работы над книгой Янна ощущение, что сопоставлять ее эпизоды надо бы не с отдельными мифологическими историями, а с чем-то цельным — с календарным земледельческим циклом, с функциями божеств, — привело меня к удивительному открытию: события книги жестко привязаны к римскому календарю. Почему именно к римскому? Может, потому, что он достаточно хорошо известен. И потому, что впитал в себя обычаи многих народов, сам стал основой для позднейших обычаев европейцев, поклонявшихся уже другим богам… Во всяком случае, к сюжету и композиции книги, к ее отдельным главам стоило бы вернуться еще раз.

Римский год начинается с января — месяца, посвященного Янусу, — и с обращения к Янусу начинается книга Овидия о праздниках, «Фасты», написанная лишь наполовину (она охватывает первые шесть месяцев).

Янус — великий бог, о котором римский писатель Макробий (конец IV — начало V века) пишет (Лосев, с. 364–365):

…Янус первый в Италии воздвиг храмы богам и установил священный ритуал. Поэтому он заслужил навеки первое место в жертвоприношениях. По мнению некоторых, двуликим он называется потому, что он знает прошлое и предвидит будущее. <…> Однако у нас самое его имя указывает на то, что Янус стоит над всеми дверями (januis), а это похоже на греческого «дверного». Ведь там же и изображается он с ключом и вербой в качестве стража всех ворот и управителя дорог. <…> Иные хотят доказать, что Янус есть солнце и что поэтому-де он двойной — как обладающий силой в отношении тех и других небесных ворот, поскольку он на восходе открывает день и на заходе запирает. <…> Иные утверждают, что Янус есть мир, то есть небо, и что Янус именуется от глагола «идти» (ab eundo), на том-де основании, что мир всегда «идет», вращаясь по кругу и приходя к себе после того, как положил начало с себя.