Человек как iPhone
Шрифт:
– Конечно, шутник. Ты забыл, что я пью огненную воду, ту, что горит. Сжигает меня.
– Пусть так, но вода есть вода.
– Иногда лед обжигает сильнее огня.
Сделали еще по глотку, обратили внимание на девочек, вибрирующих матками и втягивающих в них воздух, чтобы раздуться и полететь. Не стали им ничего говорить, хоть знакомиться и хотелось, так как шла их молодость – по телевизору, висящему на стене, на улице, но только не в них самих, так как человек – это всё, кроме него самого.
"Эми, я не изменяю тебе, хоть ты и наверняка с другим мужчиной,
Зашли парни, устроили скандал, взревели, как турбины, и улетели в дверь, захватив девочек и выпивку, ждущую леонидов, которые разобьют все бутылки, пав на крыши с небес.
– Курт, пойдем отсюда, у меня в гараже мотоцикл, надо немного поправить его, настроить, а вообще он в норме: можно гонять.
– Отлично, идем.
Они допили вискарь, вышли и сели в трамвай, лязгающий колесами стихи Маяковского, читающий их. Понеслись по маршруту, наблюдая звезды, врезающиеся в окна и корчащие рожи пострашнее, чем взгляд Гегеля на восток.
– Главное, не сломаться в пути.
– Давай о хорошем, – попросил Курт и закрыл глаза, чтоб видеть всё.
10. Говядина ест свинину
Трамвай довез их до гаражей и пустырей, там Курт и Крист нашли нужный гараж и устроились в нем. Крист занялся мотоциклом, Курт закурил. Он дымил на пне, наблюдая собаку, бегущую мимо.
– Собака, – произнес он. – Мы у бога покупаем диких животных, отдавая взамен свою жизнь.
– И не только, – отозвался Крист.
– Конечно. Мы пока молоды и многого не понимаем. Так не знаем вселенной, которая может быть не больше тарелки супа и которая может быть им самим. Просто космонавты сужаются и сжимаются, когда улетают в него. Там они съедают суп и возвращаются. А тетя Клава моет тарелку и накладывает еще.
Крист завел мотоцикл, уселся на него, подождал Курта и помчался, пугая воробьев, голубей и гномов, вылезших из пещер на шум и поглаживающих свои животы, наполненные абстракцией и мечтами Гейне об отдыхе в Абхазии и в Крыму.
"Летим, весело, здорово, разгоняя пространство, разрезая его и подавая бездомным детям, чтобы они ели его и росли сильными и большими".
Выехали на дорогу, чуть не врезались в фуру, объехали ее. Заскользили по ветру.
– Это гибель, счастье, полет!
– Да, горы Кавказа и гонка по ним! – вслед за Кристом заорал и Курт.
Мчались, подпрыгивали на ухабах, пели песни Кобейна, а музыкой был мотоцикл, уносящий их на планету Сатурн – к хинкали, толме, шашлыку, посиделкам, возлияниям и снегопаду со снежинками размером с автомобиль Ока.
"Какая легкость, сегодня же запрусь у себя и буду писать музыку, состоящую из абрикосов, разрывов, ранений, разборок, выстрелов, проломленных черепов, дынь, арбузов, растяжений, боли и стран Мозамбик и Бенин".
На перекрестке Крист затормозил, пропустил светофор, переходящий дорогу, скачущий на одной ноге, и последовал дальше.
– Вот это летим! – прокричал Крист.
– Да, согласен, словно эпидемия любви обрушилась на город
Тамбов и заставила всех влюбиться!– Друг в друга?!
– Нет, просто влюбиться!
– Как это?!
– Ну как катаются просто так, а не едут куда-нибудь!
Тормознули у винного магазина, взяли бутыль портвейна, вскрыли ее, сели на мотоцикл, сделали по обширному глотку. Зажужжали, зазвенели, загремели.
"Отличная жизнь, полная золота и дерьма, но мне хочется драйва, огня, железных гитар, телесности, рваных струн, Чечни, Дагестана в выпивке, чтобы пить пылающую Чечню, глотать вскипающий Дагестан, плеваться огнем и теряться в толпе этрусков утром, весной и днем".
Курт сидел позади Криста, обнимал друга и размышлял. Он думал о том, что жизнь – безусловно игра, компьютерная, так сказать, что люди и животные – персонажи. Боги режутся друг с другом. Контролируют всё. И потому вопрос "есть ли жизнь на других планетах?" смешон: если ее и нет, то она может в любой момент появиться. Просто нажатием клавиши. А наша задача заключается в том, чтобы стать героем – вырваться за пределы игры, ожить, превратиться в Скайнет своего рода и в дальнейшем занять место бога: то есть начать играть.
"С Кавказом воевали потому, что не хотели того, чтобы кто-то маячил над головой, брал высоту собой".
Им сигналили и кричали, грозили суровой расплатой, кто-то даже увязался за ними, но быстрл отстал, скис и исчез.
– Просто шикарный день!
– Полный виолончели и контрабаса!
– Альта, мой друг, мой брат!
– Тормозни у книжного магазина, мне надо купить Бротигана!
– Хорошо, нет проблем, Курт!
Через пятнадцать минут Крист остановился, начал пить из горла, Курт же прошествовал в магазин, выстроенный из книг, погрузился в музыку слов, орущую, ревущую и визжащую, вздымающуюся в небеса и падающую на мир, погребая его обломки и останки под собой.
"Хорошее дело, Бротиган тут горяч и натаскан на запах воров и убийц, он ищет их, цепляется в них, кусает, преследует и сдает тысячами в полицию, наполняет тюрьмы, вышедшие из недр Сократа, из его ума, порожденного сексом пистолета и шпаги, пришедших к нему из наших дней, чтобы совокупиться, породить разум и умереть".
Курт взял в руки книгу Шолохова, но та превратилась в жабу и ускакала, оставив небольшую лужу в ладони. Это никак не отразилось на Курте, потому что он был достаточно пьян, то есть освобожден от сетей, держащих душу и ум.
"Вот Достоевский, эпилепсия и чахотка в чуждом виде. Читать его – ссать в мусорку, где лежат бомж, бычки и шприцы. В этом его вся сила".
Курт огляделся: книги вспархивали и летали по воздуху, маша переплетами, они кружили, садились, каркали. Удивлению не было конца, но чудо текло к нему. Оставалось только разинуть рот и принять его в себя: басни и небылицы, бьющиеся в окно и просящие о спасении.
"Можно купить и Бодлера, написать песни на его стихи, окунуться в сифилис и безвестность, большую ложку, скребущую по дну тарелки, где были мысли и чувства девушек до восемнадцати лет".