Человек, которого нет

Лу попытался ему рассказать - но говорить об этом, называть, было почти непреодолимо трудно. В доме отца - ни поорать, ни прорыдаться. Еле справился, медленно, по одному выдавливая слова, а ведь и сказать-то не много нужно было, только место назвать, только сказать, что его увезли туда. И то еле-еле.

Отдышался потом, сказал: похоже, и в самом деле - увезли.

Они гуляли по степи, ездили в Николаев и Одессу, ходили в музеи и подолгу смотрели на море, они гуляли по винограднику, Лу осторожно наблюдал, с какой уверенной нежностью его друг поправляет лозу, срезает грозди. Щурился, хмурился, отрицательно качал головой.

Когда вернулись домой, Лу возобновил сессии с М.

В эту осень ему выпало Рождество без праздника, открытие собственной тогдашней близорукости (и с астигматизмом еще), внезапное воспоминание о доме в окружении виноградников - и прогулках там, и снова момент ареста, и внезапно выпрыгнувшее осознание, что в основе его отваги и стойкости - желание получить одобрение отца, вот это был прорыв так прорыв! Фрейд бы плакал...

Пытаясь найти следы Хорхе, что-то о нем, если не конкретно, то хотя бы получить представление о том, как он жил, чем занимался, как разворачивались события на флоте, Лу обнаружил книгу чилийского историка Хорхе Магасича о военных моряках, пытавшихся предотвратить государственный переворот: "Те, кто сказал "Нет" (Los que dijeron no: historia del movimiento de los marinos antigolpistas de 1973). Прочитав предисловие, с изумлением обнаружил, что его представление о событиях 1973-го до сих пор весьма поверхностны и неточны, немедленно заказал книгу в издательстве (LOM, Santiago de Chile) и спустя пару недель получил два довольно увесистых тома. Его партнер только начал учить испанский, поэтому Лу, пролистав книгу и убедившись, что она полна полезных и подробных сведений, взялся за перевод.

Тем временем из плена забвения вырвался праворульный мусоровоз, и с ним - ярость и отчаяние осуществленной мести, которая не может утешить, и безнадежность, и неисцелимое горе, снова, снова.

А за ним опять поджидал страх.

Харонавтика: "Это я"

Сессия N29, 26 октября 2013

Хотел снова об учебе и подготовке. Почти одновременно с появлением мусоровоза у него появился еще один коротеньки обрывок памяти в предсонье: те же трубочки и иглы, которых он обычно так пугается - но почему-то картина была вполне мирной, и с человеком, который ему всю эту адскую сбрую прилаживал, он спокойно и деловито разговаривал, они что-то уточняли, чуть ли не - удобно ли ему так лежать. И потом этот человек отошел в сторону и стал делать пометки в какой-то большой тетради. И Лу все больше склонялся к мысли, что это что-то действительно мирное, что это часть подготовки, скорее всего. И ему было интересно узнать, так ли это. Ну, и чтобы подробностей побольше, это уж как всегда.

Но почему-то, садясь на диван в кабинете М., он вспомнил неприятный момент.

Каждый раз, когда он пытается вспомнить, представить себе себя - из себя, изнутри, увидеть и почувствовать свое тело, он видит одно и то же.

– Это очень короткий момент, но если честно - я не могу в нем задержаться; если совсем честно - даже и не пытаюсь. Я выпрыгиваю из него, зажмурившись, полный страха и стыда.

Было очень, очень трудно начать говорить об этом, потому что он понимал уже: заговорил об этом, значит, они пойдут туда. Просто потому что надо пойти туда, раз он об этом заговорил.

Он стал объяснять М., как страшно и стыдно пытаться описывать и называть то, что он видит. Сжался, обхватив себя руками - и буквально свернулся вокруг своих рук. Набирался сил, чтобы рассказать ей.

Рассказать, что каждый раз, как пытается вспомнить себя, свое ощущение себя, тела, движений, своей материальности, телесности, плоти - он видит себя, верхнюю часть тела, грудь, плечи и руки, рубашки на нем нет, его крепко держат за руки и тащат туда, где - он не видит это ясно, но знает, что там есть какая-то штука, на которую его положат и зафиксируют, чтобы можно было... работать.

Сказать это прямо было невозможно. Он стал говорить: знает ли она такие штуки, на которых можно так зафиксировать человека, чтобы можно было...

Чтобы можно было пытать, хотел сказать он, и почти собрался с духом, почти уже мог сказать, но в этот момент М. предложила туда пойти. Лу согласился, но боялся, что М. подумает, что он не решился бы сказать.

Он смотрел на "отвертку" и говорил, что он может сказать, вот почти уже сказал...

И оказался в том самом моменте, и сначала тело немного расслабилось, но почти сразу стало невыносимо туда смотреть. Он сильнее сжал руки вокруг себя - теперь уже для того, чтобы удержать их на месте, чтобы не закрыть ими лицо, глаза. Чтобы продолжать смотреть туда.

И в паузе, пока переводил дух, он сказал об этом М., и она предложила: сделай то, что хотелось, закрой лицо...

Он отказался. Но потом согнулся, так что локти опустились на диван между колен, и уткнулся лицом в ладони, и, наверное, плакал, но плакал без слез, одним лицом и дыханием. Может быть, еще плечами, как вздрагивают, когда рыдают. Он вспомнил, как оплакивал себя во второй сессии - это было очень похоже. Естественным казалось воспринять это оплакивание сегодня как продолжение того плача.

И вдруг он решил, что всё на этом - и выпрямился.

М. спросила, что он чувствует. Он чувствовал, что не чувствует своих чувств. Они есть - судя по тому, что происходило только что с телом, и он знал, что они не прекратились, но он их не чувствовал.

Он чувствовал отдельность. Отделенность от себя. Он был где-то рядом. Не там, где он - большая часть его, включая тело, - был полностью в их руках и совершенно беззащитен и бессилен. Он был в стороне, он был недосягаем. Он сказал М.:

– Я уже отдал себя.

"Меня уже не будет, теперь надо только ждать, когда это закончится, то, что я отдал, уже не будет моим, это уже конец. Но надо переждать, пока они наиграются", - так он понимал это. Вспомнил слова из "Сокровища": "Пусть они занимаются властью, а ты займись собой". Это было то самое. Это было, как сбросить тулуп, убегая от стаи - пусть дерут. Только этим "тулупом" была большая часть его, а то, что он оставил себе - оно и было тем самым "сокровищем".

Надо просто ждать.

В этом ожидании не было мыслей, чувств, движения.

Оно было тяжелое, вязкое, похожее на глину.

Слева Лу увидел их, возившихся, наклонившись, над его телом: с этой стороны вроде бы двое, но не разобрать, сколько всего их там было. Он видел, но не хотел на это смотреть, и видел нечетко: согнутые спины в темном. Его это не касалось.

Так продолжалось некоторое время: качающийся синий огонек в колпачке ручки, плывущий сквозь кадры жестокого кино. Потом он смог пошевелиться, появились мысли, и Лу понял, что не мог все время оставаться в этом состоянии, время от времени им удавалось добраться до него, и ему было очень жалко себя - отсюда туда. Но кроме того изнутри поднимался покой.

Лу сказал, что очень долго страдал от того, что вспоминает только страх и бессилие, и это страшно и унизительно, и трудно верить, что он все-таки победил, а ведь в той же второй сессии было такое отчетливое чувство готовности, что да, они могут сделать со мной все, что захотят, но они не получат от меня то, что я не хочу им отдать, ту информацию, которая им нужна. "Я готов и способен, мне есть, что им противопоставить". И вот - несколько месяцев он находит там только страх и ужас, только горе и беззащитность. Это страшно. И унизительно.