Человек находит себя

Разбираясь в какой-то путанице неподалеку от шипореза, он вдруг услышал невообразимый шум, — такой, что даже гул станков не мог его заглушить. Слышались атакующие бранчливые вскрики Нюрки Бокова и визгливые оборонительные вопли Козырьковой. Егор Михайлович прислушался…

— Нет, ты мне отвечай, чего ради расшвырялась? Кто тебе такие права дал? — орал Нюрка. Он подбирал с полу отброшенные Козырьковой бруски, подносил их к самому ее лицу. — Мы с Шадриным чего, на тебя работать станем?

— Уйди! Отстань! Отвяжись! Барахольщик! — верещала Нюра, заслоняя локтем лицо, чтобы не ткнул невзначай Боков. — Мне станок-то как настраивать, как?

— «Настраивать»! Я тебе покажу, как нашим хребтом станок настраивать! — все громче и громче шумел Боков. Он размахивал руками, подбирая бруски, швырял их, разваливал аккуратные стопки готовых, пересчитывал те, что отбросила Козырькова, и опять кричал — Одна маята государству с такими клушами вроде тебя! Несознательный элемент! Тебе бы при ка-пи-та-лизь-ме жить! Чего не свое-то расшвыряла? Это ж народное! Строгано, пилено, нам за него деньги получать надо, а ты! У-уу! Так бы и навернул вот…

Нюра разревелась визгливо, по-девчоночьи. Она пронзительно выкрикивала сквозь плач что-то неразборчивое и нелестное в адрес Нюрки Бокова.

Пришла Таня. Она отослала Бокова к станку и сказала Нюре:

— А ты, Нюра, зачем для настройки издержала столько деталей? За них теперь не заплатят ни Шадрину, ни Бокову, ни другим… Вообще никому.

— А чего он как собака лается? — вспыхивая и размазывая по лицу слезы, перемешанные с древесной пылью, оправдывалась Нюра. — Я всегда так, что ли? Это сегодня не настраивалось никак. Нарочно я разве? Что я, дура, что ли?

Когда все утихомирилось и Нюра снова включила станок, Егор Михайлович, довольно потирая руки, сказал Тане:

— Вот это компот! Подумать только! Рыцарь кошелька Юрий Боков в роли защитника народной копеечки! Татьяна Григорьевна, да это же здорово, черт побери! До чего здорово! Ха-ха-ха! — звонко рассмеялся он. — Вот что значит система! Я всегда говорил, уважаемая, всегда: научить бережливо обращаться с копейкой можно в первую очередь при помощи самой копейки…

История с Боковым настолько воодушевила Егора Михайловича, что он долго еще не уходил из цеха, изучая особенности и «белые пятна» новой системы учета. Алексей, к которому он подошел, спросил:

— Что это вы, Егор Михайлович, вроде не по расчетной части, а в выработку вникаете?

— Привычка, Алексей Иванович, привычка! — с улыбкой ответил Егор Михайлович. — Такой уж «копеечный» я человек, что поделаешь, — и снова рассмеялся. — А знаете, что мне в голову пришло только что, а? Все это можно упростить. К чертям эти маршрутные листы! Что, думаете, свихнулся старый лешак Лужица? Ого-го! Ничуть! И вот увидите, упростим! Пальчики оближете! Вот такой компот.

— А что вы, бухгалтерия, делать тогда станете? — пошутил Алексей.

— Да к вам на станок пойду, в подручные! — Егор Михайлович подмигнул Алексею и легонько подтолкнул его локтем. — Примете?

— А что? Такого фрезеровщика из вас сделаю, просто заглядение! Мне как раз сменщик требуется.

Егор Михайлович развеселился еще больше. Домой он пришел в редкостном настроении и даже притащил баночку сливового варенья, купленного по пути.

И, конечно, о последних событиях в цехе он рассказал Вале, упомянув между прочим о забавном предложении Алексея сделать из него фрезеровщика.

— Ты подумай, Валя, — говорил он, прихлебывая чай с блюдечка и выуживая ложечкой из банки крупные сливы, — бухгалтер Егор Лужица у станка! Да еще у какого! У умнейшего из умнейших среди всех ваших деревяшечных агрегатов, а? А потом когда-нибудь еще в изобретатели тоже попаду! Фоторепортеры приедут! Скажут: «Постарайтесь, товарищ Лужица, сделать умное лицо!» Вот задача-то, а? И — щелк! А в газете на другой день со страницы будет глядеть этакий усатый бронтозавр, и подпись внизу: «Егор Лужица за работой». Вот бы ты со смеху покатилась!.. Ты чего это пустой чай пьешь? Варенье бери, слышишь! Бери, а то настроение у меня испортится. — Егор Михайлович придвинул Вале банку, которую, увлекшись разговором, едва не опорожнил один, и сказал: — Нет, до чего же великая сила эта копейка в нашем социалистическом предприятии!

Валя сидела, так и недопив чай и не притрагиваясь к сливам. Она думала совсем о другом.

«Вот бы мне на станок… К Алеше… Ничего бы мне не надо больше. Ничего!.. Всегда бы с ним была…»

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

1

Художественный поток пустили только в декабре.

Пробную партию увезли в Новогорск, в магазины: оставалось решающее слово главного судьи — покупателя.

Быстро заполнялись книги для отзывов. Токарев, Гречаник, Илья Тимофеевич втроем объезжали магазины, прислушивались к разговорам, оценкам, спорам. А потом еще и еще обсуждали замечания на художественном совете…

И вот — все это позади. Поток заработал. Правда, заработал еще не в полную силу, целиком перейти на новую мебель сразу было нельзя, и поток, по существу, все еще оставался не слишком большой бригадой. Но гарнитурный цех стал тесен, и бригаду перевели в новое помещение.

Щиты для сборной мебели делали теперь в общем фанеровочном цехе. Потом их передавали в бригаду. Вот здесь-то и начиналось главное «колдовство». По двадцати дней щиты не уходили от полировщиц, которые полировали их, давали им «отдохнуть», чтобы уплотнился и стал прочным прозрачный и тонкий слой, и полировали снова и снова.

Больше всех придирались к отделке Илья Тимофеевич и Гречаник. Делая замечания, поправляя работниц, главный инженер рассказывал, как полируют мебель итальянцы.

— Знаете, — говорил он, — в мастерских они делают только деревянную часть, а полировать вещи увозят — куда бы вы думали? — в море! Да-да! Не удивляйтесь, именно в море! Чистый, лишенный пыли морской воздух позволяет сделать полировку исключительной!

Гречаник, еще никому не признаваясь, все больше убеждался в том, насколько удобна работа без контролеров. Он почувствовал это, видя, как девушки возвращали на склад Сергею Сысоеву щиты, в которых обнаруживали хотя бы малейший изъян, или как сборщики, подзывая кого-нибудь из полировщиц, говорили:

— Твоя работа?

— Моя, а что?

— Поры не затерла, вот что! А здесь прижгла, видишь? Бери и переделывай!

И приходилось переделывать.

Однако постоянные затруднения с контролем, возникавшие в станочном цехе, вызывали у Гречаника сомнение: приживется ли по-настоящему?

И все-таки… все-таки работалось ему теперь как-то совсем по-иному.

Бывает так. Стоишь на берегу широкой реки. Над нею плывут низкие свинцовые облака. Напористый ветер взбивает сердитые волны. И вода в реке темная, словно вся она нахмурилась, недовольная своей неспокойною жизнью, своим движением. Смотришь в воду — и самому становится холодно.