Человек

— Слабительного? Может, в уборную хочешь?

— Нет. Все нормально. Шампанского хочу или водки, немного.

— У меня нет спиртного.

— Сходи, купи. Трезвая в постель не лягу.

— Я не собираюсь заставлять тебя спать со мной.

В глазах у девушки появился ужас.

— А что же тогда ты со мной будешь делать? — еле слышно спросила она.

Алла побледнела, спала с лица и уже совсем другим, не похожим на свой, голосом, жалобно залепетала:

— Вы обо мне плохо не думайте. Я вас смогу удовлетворить. Я умею все. Могу «госпожой», могу «рабыней». Я обычно прошу клиента рассказать о своей службе в армии. Если он начинает рассказывать, как над ним издевались старослужащие, я его начинаю лупить чем попало, вхожу в образ госпожи. А если с упоением рассказывает, как сам издевался, то я тогда играю роль рабыни. Об одном прошу, не убивайте меня, пожалуйста. Я еще совсем молодая, жить хочется.

Алла заплакала.

— Да, что ты! Что ты! И пальцем не дотронусь, — стал утешать ее я. — Объясни, почему ты меня так боишься?

— Сама не знаю. Боюсь, а объяснить почему, не могу.

— Ну, успокойся. Слушай, ты можешь мне суп сварить? Какой-нибудь домашний, настоящий?

— Спрашиваете, — всхлипывая и утирая слезы, говорила Алла. — А можно нескромный вопрос задать?

— Любой. Какой угодно.

— Если нельзя говорить, то не говорите. Я всегда из-за своего любопытства страдаю. Кто вы по профессии?

— Учился в МЭИСе, Московском электротехническом институте связи. После института работал в ЦКБ, центральном конструкторском бюро при Министерстве связи. Шесть лет я там проработал, до девяностого года и перешёл в шведско-российско-австрийскую фирму, которая разрабатывает различную аппаратуру. Я специалист по разводке печатных плат. Чтобы было понятнее: разводка — это конструирование. А печатная плата — это стеклотекстолит, на котором установлены микросхемы, резисторы, конденсаторы. И их выводы соединены металлическими, металлизированными дорожками на печатной плате. Это уже тот продукт, который имеется в любой аппаратуре.

— Ой, у нас Любка-Кулебяка тоже училась в институте, но только не на связиста, а на юриста. Она, дура, на руке себе большую татуировку сделала. Кольцом через все предплечье колючую проволоку наколола. Вот судья или прокурор из нее бы вышел, с такой-то татуировочкой. Неужели, правда, связист?

— Чистая правда. Инженер — конструктор.

— Ой! Поклянитесь, что не опер и не мент.

— Клясться не буду. Даю тебе честное слово.

— У-у-у. Прямо камень с души. Я их терпеть не могу.

— Неужели хуже бандитов?

— Ха. Бандиты, что. Вот ОМОНовцы, опера. Вот это настоящие беспредельщики. Любку, ту, что с татуировкой, о которой рассказывала, высунули в окно с четырнадцатого этажа и держали одной рукой за ногу. Сама рассказывала. Хорошо, что не бросили, а могли бы и бросить. Про них столько наслышана. Это такие же бандиты, только с погонами и ущемленным самолюбием. Они вроде и власть, но им не дают вдоволь украсть. Понимаешь?

— С трудом. Чем тебе милиция не хороша?

— Всем. Ментов знать надо. Шакалы они самые настоящие. Трусливые, шакалы. Если стрельба, разбой, кого-то убивают, грабят, там их нет. Будут рядом, убегут, ни за что не вступятся. Они там, где можно, что-нибудь безнаказанно поиметь или пьяного обворовать после получки. Тут они первые. Хуже всего то, что именно такие менты всем и нужны, всех устраивают. А иначе как объяснить, что такая у нас милиция.

— Не все же такие. Нет, я с тобой не согласен.

— Ты с ними еще не сталкивался. Столкнешься, вспомнишь меня. А я почему-то просто уверена была, что ты какой-нибудь убийца. Бывший Ромкин сослуживец, вернувшийся откуда-нибудь из «горячей точки». Они там все отморозки без крыши. Мозги у них там закипают, в этих «горячих точках».

— Нет. Я простой инженер.

— А почему тебя Ромка назвал завоевателем?

— Наверное, он имел в виду того древнего Тимура, что из человеческих черепов горы выстраивал. В Третьяковской галерее была? Там картина такая есть.

— Нигде я не была. Москву только из окон такси и видела. Все койки, кавалеры да квартиры. Так тебя на самом деле Тимуром зовут, или есть еще другое, настоящее имя?

— Да, есть. На самом деле меня зовут Михаилом

— Я услышала и не поверила. Клиенты себе часто имена придумывают. По сути своей такие же проститутки, даже хуже. Разве что деньги у них есть, а у нас нет. Морального же превосходства никакого. Зачем же ты, Тимур — Миша, такие деньги платил? Суп я тебе, конечно, приготовлю, но уж слишком он дорогой выйдет.

— Не хотел, чтобы мерзавцам досталась.

— Всего-навсего? Странный ты какой-то. Мне, признаться, везет на дурачков. То цыган, назвавшийся Будулаем, всю ночь на гитаре играл, пел свои песни. То был еще очкарик, профессор, тот все истории рассказывал.

— Какие истории?

— Разные. Про поезд, который зашел в туннель и пропал, растворился в толще времен. Пропал до революции, а появился в наши дни, да так и ходит, курсируя, по железным дорогам, пугая честных тружеников. О том, что у погибшей Медузы Горгоны осталось две сестры, которые до сих пор людей превращают в камни. О людях-саламандрах, способных жить в огне без ущерба для здоровья. На которых даже одежда не сгорает. Домашним, видимо, надоел, а я сидела всю ночь, слушала. И она остался доволен, нашел, наконец-то свободные уши.

— Ты на жену мою покойную похожа. Я ее любил.

Я достал из шкафа и показал Алле несколько Ритиных фотографий.

— Да. Поразительное сходство, — удивилась Алла, — а отчего она…?

— Врачи ей запрещали рожать, но она не представляла себе семейную жизнь без ребенка.

— Почему?

— Потому, что любила меня и считала, что семья без продолжения не семья.

— Взяли бы в детском доме ребеночка.

— Как ты не понимаешь. Она хотела сама родить и родить от меня. Это же так понятно, так просто.

— Просто, — передразнила Алла. — Вот и умерла.

— Да. Умерла.

— Зачем же ты ей не запретил? Почему?

— Не знаю. Наверно потому, что я тоже любил ее и, так же, как и она, мечтал о малышке. Я так же, как все мы, надеялся на авось. Думал, все будет хорошо. Думал, что все обойдется.

— Не обошлось?

— Не обошлось.

— А родители? Родители что говорили?

— О-о, родители. Родители не то, что против родов, они против самого нашего брака были. И мои, и ее. Как, собственно, и все родители на свете. Родители не хотят, чтобы их дети женились и выходили замуж, они хотят, чтобы дети всегда оставались маленькими, и всегда были при них. Наверно так устроены все люди. Меняют гнев на милость лишь тогда, когда уже ничего не исправить.

— А ребенок жив остался?

— Да. Девочка. Назвал Аннушкой. Она сейчас у матери, то есть у тещи. Завтра у меня выходной, поведу в зоопарк. На улице уже светло. Ты, Алла, давай, ступай потихоньку. Я перед тем, как за дочкой ехать, хоть часочек-другой вздремну. Не обижайся на меня, что выгоняю. Как в песне поется? «Мы странно встретились»?

— И странно разойдемся, — грустно закончила Алла. — А суп я вам так и не сварила.

— Не страшно. Я научился сам себе готовить. На, возьми деньги на такси. Прощай, не помни зла.