Человек

«Что ей сказать? Как объяснить? — Думал Наседкин, слушая. — Считая меня мерзавцем, отпетым проходимцем, который прежде чем жениться, намерен оценить квартиру, она продолжает говорить, любезничает, шутит. В глубине души прощает мне эту гадость и учит маскироваться. А, казалось бы, говорил понятным языком, подишь ты куда завернула».

Какое-то время он ещё поддерживал разговор, отшучивался, а затем, сославшись на то, что отсутствовавшему соседу якобы срочно надо куда-то звонить, распрощался и положил трубку.

На следующий день вернулся из деревни Неделькин. Отдохнувший, загорелый, стал допытываться, отчего писатель такой мрачный. Приняв любопытство за живой интерес и желание сострадать, Николай всё ему рассказал. Когда же стал сетовать на человеческую глупость, сосед погрозил ему пальцем и сказал:

— Мне-то лапшу не вешай. Я же знаю тебя, как облупленного. Девчонки правильно тебя поняли. А то, придумал, для романа. Для постели они нужны тебе были, а не для романа.

Нил Нифонтович зашёлся в хриплом смехе. Наседкин смотрел на него, молчал, а про себя думал: «О чём говорить с человеком, который тебя не понимает?».

1995 г.

Нерасторопный

Изольда. Изольда Лукова. Лично для меня это имя стало нарицательным. Символом упущенных возможностей.

Когда она родилась, отец решил назвать ее Зосимой. Такая вдруг в его голову поразительная мысль пришла. Поразило, собственно, его то, что одно имя вмещало в себя два. И он, когда бы того захотел, мог называть дочку то Зосей, то Симой.

Мать у Изольды работала в райкоме, состояла в рядах коммунистической партии, то есть бала идеологически подкованной. Знала, что имя Зосима, во—первых, мужское, а во-вторых, почти что сугубо церковное, то есть для истинного члена коммунистической партии чуждое и враждебное. Она предложила назвать дочку Галиной, в честь жены первого секретаря их райкома Галины Бесфамильной. Тут уж взъерепенился отец. Пришла его очередь возражать.

— И, что из этого выйдет? — Говорил он. — Галя Лукова? Все одно, что «горе луковое».

После долгих споров и препирательств решили назвать девочку Изольдой в честь любимой киноактрисы Изольды Извицкой.

На Тверском бульваре было когда-то кафе «Тверь», там впервые я Изольду и увидел. Собственно, с таким названием было там два кафе. Одно самообслуживания, а другое кафе-ресторан. Речь идет о последнем.

В этом кафе-ресторане всегда были свободные места, всегда было безлюдно. Так, как обслуживание отвратительное, водка не подавалась, а коньяк был плохой и стоил дорого. Угрюмые официанты, наряженные в рваные и грязные косоворотки, бесцельно слонялись по залу, или сбившись в кучку и насупившись, сидели в углу, разглядывая редких и до крайности раздраженных посетителей.

А раздражало посетителей чудовищное несоответствие цен и предоставляемых за эти цены услуг. Это несоответствие не находило никакого объяснения и поэтому вызывало вполне обоснованную злобу.

В те дни, когда я не хотел себе готовить, я заходил в «Тверь». Сидел и пережевывал не прожаренное, но подгоревшее мясо в этой атмосфере обоснованной злобы. Всякий раз уверял себя, что этот раз последний. Но, так уж получалось, что питался в этом кафе частенько.

Изольда пришла в кафе с кавалером, как я потом узнал, со своим непосредственным начальником. Начальник был немолод, но молодился. Волосы с затылка зачесал на темечко, надел джинсы, на которые предварительно утюгом, как это делается на брюках, навел стрелки.

Выглядел смешно, нелепо, понимал это, из-за чего чувствовал себя, как не в своей тарелке. Он, видимо, в тот вечер решил шикануть, сводить молодую сотрудницу в ресторан. Выбрал для этой цели тот, который, как ему казалось, был поскромней. Знал бы он, о заоблачных ценах.

Но он не знал. И вел себя сначала по-хозяйски. Крикнул официанту: «Голубчик! А ну-ка, принеси чего-нибудь, и закусить». Вальяжно расселся, закурил, стал развлекать Изольду анекдотами.

Официант, зная наперед, чем все закончится, вместо того, чтобы бежать, исполнять приказ, лениво подал меню с расценками. Начальник глянул на цены и подавился дымом от сигареты. А, когда прокашлялся, то попытался театрально присвистнуть, но даже это от смущения у него не получилось.

Начальник с Изольдой встали и направились к выходу. Ушли, не прощаясь. Но, мы с Изольдой друг дружку заметили, поздоровались глазами.

На следующий день я увидел Изольду, шагающей по улице Малая Бронная. Подошел и спросил разрешения идти рядом. Так молча и шли, ни о чем не говоря, не знакомясь. И, представьте, разошлись так же молча. Она по своим, я по своим делам.

Третья встреча была самая интересная, она шла из аптеки в хлебный магазин, все по той же Малой Бронной. Я ее догнал, поравнялся и пошел рядом, уже не спрашивая на то разрешения.

Опять шли молча, а как стали проходить мимо школы, то к нам навстречу устремились выбежавшие после уроков ученики младших классов. Все, как один, стали дружно здороваться со мной.

— Вы что, директор школы? — Поинтересовалась Изольда.

— Нет, — ответил я.

— Учитель?

— Нет. Просто я их всякий раз конфетами угощаю. Вот они со мной и здороваются.

— Хорошо.

— Что хорошо?

— Что хоть что-то выяснилось.

— Что, например?

— Узнала, что живете где-то здесь или работаете. А, то такая загадочная личность, молчите все. Ну, ничего невозможно узнать.

— А, вы спрашивайте. Я вам все о себе расскажу, — смеясь, сказал я.

И рассказал. И она мне о себе рассказала.

И ведь не хватило ни ума, ни сообразительности спросить у нее телефон или узнать адрес. На, что я надеялся? На то, что так же всякий раз будем встречаться, то в кафе, то на улице. Боже, как это все наивно и глупо. Как говорится, понадеялся на авось. И Изольда пропала, исчезла из жизни моей.

Три счастливых дня, как в песне, было у меня. И все. Улетела жар-птица куда-то за далекие моря, за высокие леса, оставив в полном недоумении. А может, мне, такому нерасторопному, так и надо. Но, я, все же, продолжаю надеяться, что мы с ней встретимся.

Изольда, где ты? Откликнись, отзовись.

2001 г.

Никакой

Неспешно гуляя по Тверскому бульвару, мужчина и женщина беседовали.

— Влюбляются в носителей сверхзадач, сверхидей, — говорила женщина. — В тех, кто способен нести в себе нечто божественное или дьявольское. А как можно влюбиться в такое ничтожество, как вы, Фролкин? Сами-то, как думаете?

— Еще как можно, Катерина Витальевна, — ничуть не смущаясь колкими словами собеседницы, отвечал мужчина. — Женщинам свойственно влюбляться. И когда она созревает для любви, то ей все равно, кого любить, в кого влюбляться. Она может влюбиться в дверную ручку, в ножку от табурета. Прошу прощения, даже в унитаз.

— Согласна. Но продолжаю все-таки настаивать на своем. Что в такое ничтожество, как вы, женщина не сможет влюбиться даже тогда, когда будет находиться в том самом состоянии, о котором вы говорите. В обостренном, или я бы даже уточнила, в болезненно обостренном желании кого-то или чего-то полюбить.

— Неужели я так безнадёжен и плох?

— Нет. Плохих, как я уже сказала, тоже любят. И, в них так же легко влюбляются, как и в хороших. Вы — никакой! Ни плохой, ни хороший. Вас нет. Фролкин, где Вы? Я вас не вижу. Ау!