Чемодан. Вокзал. Россия

– Значит, возможен только мотив, связанный с работой Брандта на немцев?

– Да, только в этом случае все сходится. Вряд ли убийство случайно совпало с отъездом коменданта. Проще предполагать, что оно прямо с ним связано. Пока мы не обнаружим каких-либо указаний на конкретные факты, будем держаться версии, что Брандта убрали из опасения, что он может что-то узнать или сделать. В отсутствие коменданта Бременкамп механически становится самым важным человеком в городе. Бургомистр – фиктивная фигура, а вот его заместитель – взрослый человек, да еще и немец, имеющий дружеские связи с комендантом и местными офицерами. Убив его, можно неделю делать совершенно все, что угодно.

– Что именно делать? Какие выгоды получает убийца?

– Туровский намекнул, что у полиции большие сомнения вызывает прохождение грузов через вокзал. Я думаю, речь идет о краже вагонов со снабжением, тем более, что у Бременкампа для этого есть все формальные возможности. Если предположить, что его в этом уличил сам Брандт, то убийство имеет конкретный мотив. Если нет – то оно было совершено, так сказать, с упреждением.

– Мы завтра на вокзал идем?

Старик потянулся и зевнул.

– Это бесполезно. Там сидят немецкие военные чиновники, которые с нами и говорить не станут. Тем более, если они в доле с Бременкампом или бояться его власти. Отследить документацию можно будет проще – через ратушу. Туровский обещал помочь мне с этим. А вам придется заняться наружной слежкой и записывать всех, кто слишком много ошивается вокруг полкового штаба. Поэтому завтра мы сразу с похорон Брандта пойдем к Бременкампу.

– Думаете, он нас примет?

– Меня. Вам светиться ни к чему.

– Ну хорошо, вас.

Старик надписал конверт и прилепил марку.

– Надо не забыть отправить.

Он положил письмо на стол и вышел в ванную умыться. С зубной щеткой во рту он забрел обратно в комнату:

– Если не примет, то это тоже хороший расклад. Нам полезна любая его реакция. Может быть, это вообще не он. Или он так сильно испугается, что начнет пороть горячку. Или попытается отозвать нас через заказчика. Или, – он отошел сплюнуть, – или попытается убить. Все это сильно прояснит дело в самые короткие сроки.

– А что, если на самом деле все уже закончилось? Если смерть Брандта уже и так была последней точкой в какой-то невидимой нам схеме?

Старик сосредоточенно расстелил кровать и сел на край.

– Такой вариант тоже есть. Тогда мы бессильны что-либо сделать или узнать. Но мы же не шерлокхолмсы, чтобы все узнавать. Надо просто сделать свою работу, насколько это возможно.

– А если нет совсем никакого мотива?

– То есть?

Я задумался, подбирая слова.

– Что, если это сделали какие-то случайные пьяные солдаты, прячущиеся в ближайшей деревне за печкой? Вышли раз в месяц в город продать кабана, выпили на заработанное, а потом вечером увязались за интеллигентом в очках до дома.

Старик поморщился.

– Многовато допущений. Действовали не пьяные, уже хотя бы потому, что увернулись от всех патрулей в комендатский час.

– Я просто набрасываю версии.

– Продолжайте, только меру надо же знать.

– Хорошо, не солдаты и не пьяные. Советские диверсанты тогда? Партизаны?

– Брандт – обычный городской чиновник. Таких сотни и тысячи. Какой резон тратить на него силы пусть даже небольшого отряда, ставить под угрозу демаскировки из-за человека, которого завтра уже заменят на другого какого-нибудь бывшего учителя.

Я развел руками.

– А какой резон вообще в диверсиях? Просто разовая акция устрашения?

– Ну давайте подумаем. В немецком тылу, конечно, полно отставших от частей еще летом, или сбежавших из плена, или даже перешедших линию фронта советских солдат и офицеров. Начальства у них нет, никто не может их заставить что-либо делать, да они ничего и не умеют. Просто ходить по улицам, не попадаясь патрулям, – это серьезное дело, которому нужно учиться, не говоря уж про организацию убийств.

Старик был прав. За время жизни в немецкой оккупации меня бесчисленное количество раз останавливали для проверки документов. Бояться мне было нечего, но все равно каждый раз было неприятно. Знай я, что мои документы не в порядке или, того хуже, что за мной числится что-то противозаконное, я бы нажил себе нервный тик за одну лишь прогулку по городу.

– Но, главное, нас и не интересует, кто убил Брандта. Ну, допустим, это были два солдата из ближайшей деревни или даже из дома по соседству. Но ведь они не смогли бы сами даже разузнать адрес Брандта. За них это сделал человек, которому это убийство на самом деле было нужно. Шальную случайность нельзя совсем сбрасывать со счетов, но наш заказчик отнесется к такому объяснению с большим подозрением, так что и нам стоит его отложить на самый крайний случай.

– Последнее.

– Ну давайте.

Я пощелкал пальцами возле уха – мысль с трудом собиралась в предложение. Старик молча смотрел то на меня, то на лампу.

– Что, если советский диспетчер сидит, ну этот вот наводчик и организатор, сидит в немецкой части городской администрации? Если действие идет наискосок: мотив лежит, действительно, в поле интересов немцев, а исполнение осуществляют неотслеживаемые советские диверсанты.

Старик перестал смотреть на лампу.

– Вы детектив, что ли, в дороге читали?

– Я ничего в дороге не читал.

– А, по-моему, вы читали какого-то шерлокхолмса.

– Я просто озвучиваю версию.

Старик устало махнул рукой.

– Версии должны быть по законам реального мира. Немцы – это немцы, советы – это советы. Белые фигуры не ходят черными фигурами. Вообще давайте уже на сегодня закончим. Выключайте свет и идите спать, завтра надо рано вставать. Пойдем сначала на похороны Брандта, потом уже к Бременкампу.

Я оглядел комнату еще раз.

–А где мне, собственно, лечь?

– Ах, да, портье обещал найти вам складную кровать. Спуститесь и возьмите ее. Только поскорее, пожалуйста.

Портье встретил меня совсем осоловелым. С третьего раза он понял, что я прошу, а затем у него еще минут двадцать ушло на то, чтобы втащить кровать в номер. Старик на все его шумные манипуляции лишь молча выглядывал из-под одеяла, которым укрылся до носа. На прощание портье выключил в номере свет и громко захлопнул за собой дверь. Я посмотрел на часы, но в темноте ничего не разглядел. Старик мерно дышал в тишине. Я решил, что, скорее всего, на такой неудобной раскладушке вообще не засну, и лучше не валять дурака и перебрать в памяти все, что узнал за день, и все внимательно обдумать. Из окна слегка задувало, поэтому руки я все-таки сложил под одеяло, ну а глаза закрыл потому, что все равно ведь ничего не было видно.