Chercher l'amour… Тебя ищу

— Объясни, пожалуйста, в качестве кого он предстанет перед Игорьком, когда… — похоже, она меня совсем не слышит.

— В качестве биологического отца, — не задумываясь, сразу отвечаю.

— А Костя кто?

— Заносим покойника обратно, да? Мы ведь сто раз это обговорили.

— Не смешно! А Красова мы спросили, что он думает о том статусе, который случайно обеспечили ему родители его любимой жены? — шипит, плюется, через зубы злобно произносит. — Ты, видимо, забыл, что Костя подал документы на усыновление. Он не просто муж Юлы, его желание признать мальчика чересчур серьезно. Не знаю, что будет с отчеством, но фамилия…

Изменить свидетельство, вычеркнув из жизни Игоря воскресшего по воле рока Святослава? Прекрасный план и рвение похвально, но:

— Придется отвернуть. Ничего не попишешь, чика.

— Ты быстрый, Смирнов! Я против! — глухо голосит свое желание. — Против, против, против…

— Боюсь, что это не нам решать.

— Умываешь руки?

— Отнюдь, но… — замираю, оттопырив ухо.

Вот же сука непоседливая! Уверен, что, подойдя сейчас к окну, застану Мудрого на посту, с которого только вот согнал.

— Ну! — Женя отставляет назад руку. — Ты прав, Сережа. Стоит на стреме, угадывая в каждой тени кровного врага. Это посттравматический синдром. Тебе интересно мое мнение или я просто сотрясаю воздух? Веселю и раздражаю?

— Да, — отрываюсь от подушки и, опираясь локтем в матрас, вглядываюсь в темное окно, за которым нечетким профилем раскачиваются мачты сосен. — Конечно. Слушаю тебя.

— Ему нужно выздороветь.

Иди ты!

— Как корректно, Женек! Я бы сказал, весьма тактично, очень вежливо. До тошноты противно.

— Пусть расскажет все, выкричится и отпустит боль, иначе… — давится словами и затихает. — Иначе он убьет ее. Убьет! Господи, — всплеснув руками, прячется в ладонях, — Святослав погубит Юлю. М-у-у-у…

Неправда, нет! В этот бред я не поверю ни при каких условиях и денежном вознаграждении, если таковое вдруг предложат.

«Все будет хорошо, все будет хорошо… Даже если он в нее влюблен или наоборот, пылает ненавистью и точит нож, который вытаскивает лишь под покровом ночи, проверяя пальцем острие… Это однозначно лучше, чем холодность и безразличие, чем безжизненность и отрешенность. Это точно лучше, чем ничто!» — таращусь, не моргая в серый цвет, царящий за окном.

Святослав продвигается вдоль забора, отстукивая пальцем каждый выпирающий брусок. Шаги считает, запоминая метраж и фиксируя на глазок небольшое расстояние между столбами, удерживающими туго связанное деревянное полотно. Он не поднимает голову, но сильно разминает шею, прикрыв глаза, как будто что-то шепчет — молится или проклинает тех, из-за которых в долгий плен попал. Свят вслепую размечает карту местности:

«Это стресс и профессиональная деформация, обходной маневр и запасной план, план „Б“, которого он был по чьему-то недалекому приказу начисто лишен, когда к нелюдям в засаду угодил!».

«Парень, парень… Сын! Что же творишь, твою налево мать!» — качаю головой, просовываю руки в рукава, оттягиваю горловину и надеваю ту толстовку, которую, по-видимому, слишком рано снял.

Прочесываю пятерней волосы, шиплю, подпрыгиваю, на цыпочках обхожу кровать и выбираюсь вон.

Он кружит, раскачиваясь под никому не слышную мелодию, проходит в сотый раз передо мной, сидящим на скамейке у ступенек перед центральным входом. Тихо, бесшумно, волчьим шагом наматывает дугу, опоясывающую мой дом.

«Мне жаль, очень жаль… Ей-богу, тяжело смотреть, потом осознавать, подлавливая мысли на подлете к гиппокампу» — отстреливаю сигарету, поднимаюсь с насиженного места и выхожу на маршрут, которым непрерывно с какой-то периодичностью, соблюдая паузы-ферматы, следует Святослав.

«Один, два, три, четыре, пять…» — глубоко вздохнув, вытягиваю руки и, уперевшись ладонями в мужские плечи, останавливаю бесполезное вращение большого мужика.

— Довольно! Хватит! — приказываю четко, негромко, но уверенно, даю почувствовать серьезность собственных намерений, подаюсь вперед и вонзаюсь прошивающим взглядом в абсолютно безразличное лицо. — Стоп, я сказал!

— М-м-м, — мычит бессвязно и, как стреноженное животное, водит головой.

— Болит? Колит? Что-то беспокоит?

— М-м-м.

— Все закончилось. Иди спать. Помочь?

— М-м-м.

— Ты устал, сынок.

— Нет.

— Служба закончена. Конец! Финал…

— Когда приедет Юла? — безмозглой тварью пялится и безобразно кривит рот.

— Скоро.

— Сергей Максимович, когда? — вскидывается, пытаясь поймать мой взгляд.

— Через два дня, — сдаюсь и сообщаю.

— Два дня, — глубоко вздохнув, мягко отстраняется и, отвернувшись, невнятно, но все же для прислушивающегося меня довольно четко и разборчиво произносит. — Я… Очень… Жду ее… и сына. Сергей? — с просьбой обращается, глазами снова не встречаясь.

— Да?

— Все нормально. Со мной все хорошо. Мне просто нужно время, но я в себе уверен… Я не обижу ее. Вы мне верите?

— Да.

«Не просто верю, я это знаю, Свят!».

Глава 2 Моя жизнь

Двадцать пять ступенек. Широкая маршевая площадка. Вынужденный перерыв, необходимое на подъеме физическое восстановление, размеренное дыхание, уравновешенный сердечный ритм и отпустившее виски кровяное давление. Низкое, растянутое по горизонтали, предусмотрительно забитое решеткой и перегородкой, как будто бы засмоленное окно — тюрьма, специально огороженное пространство. Еще один этаж и я почти у цели: прямо, затем налево, стеклянная дверь, вход-выход, высокий порог, коврик с глупой надписью «Мы рады вам. Смелее! Вперед!», бесшумное напольное покрытие и окантовочная подсветка на панелях на уровне плечей для человека приблизительно моего роста.

Длинный светлый, почти стерильный, коридор. Система с двусторонним расположением кабинетов, блочный вид, скучные, как под копирку сделанные, узкие для неформата двери; номера, отдающие дешевизной позолоченные пластиковые таблички — чьи-то фамилии-инициалы, должности, степени и звания, специализация и часы любезного приема.

Мягкие скамейки, декорированные дешевой дерматиновой обивкой, журнальные столики, на жалкий дециметр отстающие от пола, бесполезное чтиво из одноликого разряда: «Помоги себе сам», «Трезвый ясный ум», «Эмоциональный интеллект. Развитие, сохранность, воспитание», «Тревожность, стресс, депрессия», «ОКР, обсессии, компульсии, аффективное расстройство», «Рефлексия, депривация, дистресс», «Экстаз, оргазм и сексуальная разрядка» и избитая тема… «Травмирующее событие». Четыре гребаные буквы… «ПТСР».

Сажусь на уже привычное место, поднимаю руку и сверяю время — еще каких-то пять минут и мой черед. На свидания с человеком, помогающему с адаптацией в тихой мирной жизни, я прихожу три раза в неделю в одно и то же время. Полдень — стойкие двенадцать ноль ноль. Давно заученные цифры на безжизненном табло…

Дверь плавно открывается, выпуская лучик солнца, пробивающийся сквозь огромное панорамное окно, а моих ушей касается низкий женский голос:

— Всего доброго, Никита. Увидимся через неделю. Вы молодец!