Chercher l'amour… Тебя ищу

— Не унижайся, чика. Я подарил этой деревенской бездари жизни. Держу пари, Краснопятов, что ты обосрался бы на первом марше. Таким, как ты, деточка, не место в армии. Ты хлюпик, хоть и вице-чемпион по поднятию картонных тяжестей.

— Товарищ преподаватель…

Вовремя ввернул! Накинуть идиоту еще баллок или не стоит?

— Не подмазывайся, конь педальный. Вали отсюда. Зачетку только не забудь, — киваю на раскрытую книжку. — Пошел, товарищ рядовой.

— Евгения Францисковна, извините, пожалуйста…

— Данечка, все нормально?

— Да.

— Мальчик, я тебя прошу. Я… А хочешь, приходи к нам в гости, например? Как получишь увольнительную…

С его-то успеваемостью? Чика пошутила? Какая, к черту, увольнительная, если он чуть не вылетел из института за тотальную неуспеваемость? О чем моя жена трещит?

— Мне очень жаль, что так случилось, Данечка. Досадная ошибка и…

Твою мать, какое жалкое пресмыкание и унижение перед гнидой, от которой сейчас зависит мое положение и дальнейшая карьера, на которой, если честно, я бы с превеликой радостью поставил жирный крест.

Я ее позор! Позор своей семьи. Мать говорила, что все это со временем пройдет, а отец как будто бы меня стеснялся. Терпел все выкрутасы, надрачивал Смирнягу, заставлял Лешку за мной следить и наставлять на путь ложноположительный, но все же истинный; великий Макс Смирнов старался удержать в узде слишком хитрого задрота, да только ни хрена не выходило. Все вкривь, да вкось, как по надуманному и за уши притянутому.

Да! Да! Да! У меня огромные проблемы с алкоголем, впрочем, как и с другими запрещенными препаратами. Я профессиональный наркоман, повернутый на деле, которым с детства увлечен. Я рваная рана на теле доблестной семьи. Я… Я… Все-таки бракованный еб.ан!

— Лучше бы я тогда погиб, — шепчу, прислонившись лбом в боковое автомобильное стекло, — в той проруби. Помнишь, женщина? Ты бы жила одна с Юлой. Ты бы была счастлива. Все тебе, Женек. Не помню, правда, я о завещании озаботился тогда или…

— Замолчи, — рычит жена, — Игорь смотрит на тебя.

Внук возится в детском кресле, установленном на заднем сидении моей машины.

— Как он здесь оказался? — не поднимая головы, скашиваю на свою Смирнову взгляд.

— Юля попросила забрать его из садика.

— А куда Ее Величество лыжи навострила?

— У нее какие-то дела. Она…

— На блядках с ним?

— Сережа! — грозно шикает жена.

— Она шлюха, да?

— Она твоя старшая дочь.

— Да уж, — мечтательно, как будто даже с пиететом, заявляю, — с сучечками определенно повезло. Они, как на подбор, Эухения. Согласись?

— Деда, — хохочет внук и запускает мне в затылок какую-то детскую херню. — Кливые луцьки у тебя? Не поймал, не поймал…

Зато мозги на месте! Я каждый Божий день такую идиотическую хрень сознанием ловлю, что этому сопливцу в страшном сне не снилось.

— Так делать нельзя, — резко разворачиваюсь к мелкому кривым лицом. — Ты научишься себя вести, князек? Я сниму ремень и отлуплю. Попа будет болеть. Усек?

— Не клици на цику. Бабуска?

— Да, сладкий?

Сладкий? Они его жрали, что ли?

— Он мальчик, а не леденец на палке, — огрызаюсь. — Называй его по имени, как положено. Что уставилась, чикуита?

— Не клици, не клици, не клици, — стервец сучит ножонками и бьет ручонками по подлокотникам.

— Ты еще поучи меня, засранец.

— Засланець? — повторяет то, что знать юному дарованию в силу зеленого возраста не положено.

И все же:

— Ползунки давно дерьмом накачивал?

— Пожунки? — а он задумался. Сейчас, по-моему, все красочно свидетельствует о том, что его словарь будет в скором времени переустановлен и конкретно обновлен.

Нет, твою мать, это невыносимо!

— Женя! — вскрикиваю, чем вызываю у чикуиты непроизвольный нервный импульс и судорогу тела, от которой она подпрыгивает на водительском месте и пару раз прикладывает ладошкой по рулевому колесу.

— Довольно! Заканчивай! Я устала! — кричит, пищит и переходит на чересчур высокие частоты. Я, естественно, морщусь и поджимаю плечи к отчего-то раскалившимся ушам. — Ты мне обещал. Ты столько раз в одном и том же клялся, божился, гарантировал. Ты, — с характерным звуком сглатывает, — на коленях стоял. Я поверила тебе, Смирнов, а надо было…

— А мужикам верить нельзя, команданте. Дожила до таких лет и до сих пор не в курсе, что кобелята — зло! Вон, — указываю оттопыренным большим пальцем себе за плечо, — подрастающее поколение опыт перенимает. Обрати внимание, как он все запоминает и по-своему транслирует, — переключившись быстро, еще раз спрашиваю. — Где Юла, жена?

— Она мне не докладывает.

— Решила переметнуться на другую сторону? Не рановато?

— Что? — бросает быстрый взгляд на меня, но вынужденно возвращается, поскольку маленькая Женечка самостоятельно домой нас с Игорьком с комфортом неспешным ходом кривенько везет.

— Ставишь на другого жеребца, чИкачка?

— Что?

— Говорю, конюшню перепутала? Случайно или специально?

— Что?

Что? Что? Что? Типичная партизанка! Когда ей выгодно, она настаивает на откровенности и просто-таки требует честную, без купюр, игру. А когда ее загнали в угол или пытаются на чистую воду вывести, Эухения мгновенно надевает маску испанской дурочки, а на ее мордашке одновременно с этим красуется четкий отпечаток:

«Шиш тебе, Смирновчик! Дудочки!».

— Проехали, — отмахиваюсь от нее, вальяжно разваливаюсь на своем месте и пару раз прикладываюсь башкой о бортик двери и свое окно. — Твои водительские навыки заметно улучшились, женщина.

— Зачем ты это делаешь, Сергей?

— Что именно?

— Зацем? — вторит детская пластинка.

— Не встревай, сопляк.

— Цапляк? — не замолкает Игорь.

— Без разницы, юноша, а впрочем, как тебе угодно, «цапляк», — картавлю и намеренно перекривляю пацана.

— Начальник сказал, что…

— Официально, под протокол, или по-дружески шепнул тебе, когда лез липкими ручонками под престарелую юбчонку? Кстати! — приподнимаюсь и грожу пальцем маленькому пассажиру. — Заткни уши, внучок.

— Сто?

— Вот так, — показываю, что нужно сделать, а он, как дрессированная мартышка в точности всё повторяет.

— Еще раз, чика! — как королевская кобра вытягиваю шею и направляюсь к Жене верхней половиной тела. — Это уже второе предупреждение…

— У тебя белая горячка?