Черепаха Тарази

Как всегда бродивший где-то за его дверью, старик тут же явился на зов Бессаза и, сделав полушутовской реверанс, объявил:

– Прошу на ужин... в теплом семейном кругу.

– Уже?
– Бессаз от неожиданности досадливо поморщился, но не от боли -г- староста перебил ход его мыслей.

– Нас ждет тушеная баранина... с таким ароматом... словом - эмирское блюдо, - не сказал, а пропел старик и беспечно и дурашливо, в унисон своему наигранному настроению, послал в сторону кузни воздушный поцелуй, видимо предназначенный искусной поварихе Майре.

Бессаз не сдержался, и вдруг захохотал, и чуть не свалился на кровать, где снова, уже на глазах изумленного старика, проделал бы невольно движения в позе черепахи.

"Потеха, - думал он в ужасе, - старик со своими дурацкими выходками и я, готовый ерзать по кровати, как черепаха..." И его снова пробрал нервный смех.

– Мужчины, стол накрыт!
– услышали они голос Майры и оба застыли в нелепых позах напуганных шутов.

Первым опомнился развеселившийся старик и стал толкать Бессаза в сторону двери, а Бессаз в страхе вертелся и так и сяк, как бы тот не задел его больную спину.

Бессаз сел за стол, но продолжал улыбаться и подмигивать Майре, чтобы поддержать веселье ее отца.

– Ну, довольно, папа, - с укором глянула Майра на отца, и тот кашлянул, сел и стал серьезным.

– Славно же мы побаловались, - заключил он.

Бессаз принялся за еду, но староста все не мог прийти в себя после столь неожиданного веселья. То ли оправдываясь, то ли сожалея, старик добавил:

– Ко мне часто теперь возвращается детство. И я думаю: не прощание ли это?..

– Да полно!
– сказал Бессаз ничего не значащую фразу. Старик, грустный, наклонился, но не ел, а ковырялся в тарелке. Майра сидела рядом с Бессазом и поглядывала на него - ласково, хотя и с укором. В последние дни они почти не виделись, и сейчас, за вкусным ужином, несмотря на недомогание, Бессаз решил быть к ней внимательным. Ему не терпелось поделиться своими наблюдениями на холме, но, чтобы не отягощать обстановку такого дружеского вечера серьезной беседой, Бессаз решил начать как бы между прочим, делая вид, что сказал просто для поддержания разговора...

– Видите ли, - пробормотал Бессаз, разрезая ломтиками баранину, - наши наблюдения насчет его тростинки оказались верными. Представляю," что бы делал сейчас этот человек, окажись он за нашим столом?! Он набил бы свою трубку гашишем и предложил бы покурить с ним за компанию, уверяя, что это еще более обострит ощущение от вкусного ужина. Мы, есте-, ственно, отказались бы, но он по-хамски тыкал бы нам под нос свою трубку, г упрашивал, хохотал, ведя себя отвратительно.
– Поймав на себе удивленный взгляд Майры, Бессаз пояснил: - Я говорю, Майра, о прикованном...

– Да, это был бы не очень желанный сотрапезник, - согласился староста и умолк, чтобы пожевать, шамкая, мясо.

– Гашиш?
– переспросила Майра наивным тоном.
– Я слышала об этом, но никогда не пробовала...

Старик ласково погладил ее руку и снова глянул на Бессаза, готовый его слушать.

– Гашиш, Майра, курят безнравственные люди, преступники и самоубийцы. Стараются заглушить вину, которая терзает их. Другие и вовсе не могут сами разобраться... Боятся жизни и хотят забыться... Впрочем, - сверкнул глазами Бессаз, - я не был бы против, окажись этот злостный курильщик сейчас в нашей компании. Вы бы увидели, как он юлит, хитрит, чтобы увильнуть от моих вопросов. Но я прижал бы его к стене фактами. Я, спросил бы: почему ты нес в своей трубке огонь и куда нес? Не надо быть очень умным человеком, чтобы догадаться спрятать внутри тростинки и каменную трубку. И вот я вижу, как господин этот идет, прекрасно одетый, не-;, много беспечный, как любовник, идет не прячась, не украдкой, а свободно, и вертит в руке, как клоун, свою тростинку вправо-влево, как будто она пуста, и насвистывает. Увидев стражу, он сразу же притворяется прихрамываю-, щим, чтобы опереться на свою тростинку, а там горит огонь. Куда и зачем?
– воскликнул Бессаз, но тут же сморщился и сел, ибо почувствовал,; как крадется внутри его боль.

Чтобы не была заметна гримаса на его лице, Бессаз наклонился над тарелкой и поспешно проглотил кусок мяса. Пытаясь улыбнуться, он хотел дать понять, что ничего не случилось, а сам вдруг подумал, что у него, больного, есть что-то общее с прикованным, ибо оба наказаны страданием, хотя: курильщик - большим, Бессаз - меньшим. И поэтому нехорошо говорить о нем так мерзко. Пусть лучше старик рассуждает о нем, тем более что человек он заинтересованный...

Перетерпев еще одну пробежку боли, Бессаз поднял голову и посмот-; рел на спокойно сидящего старосту.

– Так куда он, по-вашему, нес огонь?
– спросил он старика. i

– Мне кажется...
– пробормотал староста, но не стал продолжать, лишь пожал плечами, как бы говоря, что он не вправе вести Бессаза по следам своих умозаключений. ;

Чуть было не разозлила Бессаза вся эта игра, и хотел он крикнуть: "Я несу всякий вздор о прикованном - и все для того, чтобы вы наконец при-, знались, чего вы от меня хотите!" Но сдержал гнев и вежливо продолжил дурацкую игру: s

– Не кажется ли вам, что, шагая так беспечно и играя тростинкой, он; нес огонь, чтобы поджечь? Дом, склад, тюки с шерстью, наконец... ;.

– Верно, иначе они не стали бы его приковывать, - тихо сказал староста и робко кашлянул при этом, давая понять, что не настаивает на своей версии и готов в любую минуту отказаться от нее.

– А может, наоборот: он шел, чтобы согреть окоченевшего, разжечь костер в доме больного? Или обогреть руки своим детям? Маленькие, такие беспомощные детские руки...
– сказал Бессаз, чтобы придать своим умозаключениям остроту и сложность.

– Право, я не знаю, - хотел было снова уйти от прямого разговора староста, но Бессаз подбадривающе кивнул ему, чтобы старик не уклонялся.

– Если для благородных целей, то непонятно, почему он прятал огонь? как бы размышлял вслух староста.
– Огонь от бога. Бог дал огонь, чтобы каждый, кто не согрет, голоден, мог взять его - согреться и насытиться. Но если вы прячете то, что не должно быть спрятано, что другие не-суг открыто, - не есть ли тут злой умысел? Простите, - спохватился старик, - может, я говорю бред?

– Нет, вполне здраво. А не думаете ли вы, что ему за долги или, скажем, за провинность не разрешено было пользоваться огнем? Поймите, я говорю это, учитывая законы другой страны, ведь прикованный - чужестранец. И наверное, есть такие страны, где суд может запретить свободно пользоваться огнем. А у прикованного, скажем, больные дети, и вот ради них он и решился на такой отчаянный поступок...

– Вы уверены, что он - чужестранец?
– удивленно спросил старик и быстро нахмурился. И сказал довольно резко: - Все равно, он совершил преступление, нарушив запрет мужа. Да и откуда вы взяли, что у него были больные дети?
– спросил староста, - А если, как вы говорите, долги... вместо того чтобы покрыть их, он пошел на воровство. Это и достойно высшего наказания!
– Голос старика был суров и бесстрастен, Бессаз опустил голову, улыбнулся - наконец-то старик понял, чего от него хотят, и перестал притворяться.

– Но не такого сурового, правда?
– задал вопрос Бессаз.

– И в мирском суде, и перед божьим он заслуживает суровой кары, смахнул пот с лица староста.
– Если еще учесть, что он много лет курил гашиш... Люди приковали его после своего суда, а орел - это божье наказанье. Птица, падкая на всякую дрянь, переваривает и яд. Печень его была отравлена гашишем и источала яд - это вы сами видели...

– Да, гашиш, - повторил Бессаз.
– А я-то думал, почему орел все кружил над холмом?.. Птицу эту действительно привлекает всякая гниль...