Черепаха Тарази

– Я не понимал, - сказала черепаха, - почему староста так суров к прикованному. Ведь обычно священники стараются смягчить вину человека, ссыпаясь на божье милосердие, прощение и прочее. Но когда я узнал, что судит он не просто преступника, а мушрика, все стало ясно. Но об этом после, господа!
– воскликнула она, поглаживая хвост...

И мы, читатель, будем терпеливы и дослушаем, что сказал Бессаз за столом. А сказал он, вставая и поглаживая ус, следующее:

– Итак, нами доказана виновность прикованного, человека безнравственного, злостного курильщика гашиша, который пытался совершить или уже совершил поджог, украв огонь. И по законам своей страны он был прикован к скале вместе с трубкой, которая для нас была важной уликой! Я так и доложу в городе... А теперь, пользуясь вашим гостеприимством, я останусь здесь еще на несколько дней, чтобы отдохнуть... А может быть, и поохотиться на тигров...

– Чудесно!
– в один голос воскликнули отец и дочь, и Бессаз пожал протянутые к нему руки и поспешно сел, чтобы справиться с накатывающейся болью.

Слабым жестом попросил он Майру положить ему в тарелку еще баранины.

А староста все сопел над своей тарелкой, все вздыхал, ерзал и покашливал.

– Вижу, вы простудились после прогулки на холм, - сочувственно сказал ему Бессаз.

– Кажется, да, - мрачно ответил старик. Затем подвинулся к Бессазу, но тот, боясь, что боль скрутит его, сделал невольный жест, как бы прося не касаться его плечом.

– Не могли бы вы оказать мне маленькую услугу и объявить ваши обвинения моим прихожанам?
– спросил староста, но так, как будто не придавал своей просьбе особого значения.
– Сказать просто, без красот, как есть...

– Мог бы, конечно. Но Им-то какое дело? Они, как я заметил, равнодушны к происходящему.

– Чтобы снять кривотолки, слухи и сплетни. Прошу вас, как друга, как сына... Это заставит их хотя бы раз задуматься над тем, что такое грех и как он карается, что такое милосердие и как оно успокаивает и облагораживает.
– В тоне старика теперь слышалась мольба.

– Если это подкрепит ваши проповеди, я готов, конечно, еще раз подняться на крыши...

– Это поможет и Майре.
– Староста снова погладил руку дочери.

– А при чем тут Майра?
– У Бессаза тоже возникло сильное желание !: поласкать Майру, сидевшую с независимо-равнодушным видом, как бы говоря, что Бессаз волен и отказать просьбе отца, она не нуждается в защите.

– Мои прихожане считают, что в этом деле замешана и Майра. И чтобы заступиться за ее честь...

– Майра? Но что общего между Майрой и прикованным?
– испуганно глянул на нее Бессаз, но она даже не шелохнулась, а сидела, протянув руки через весь стол, да так, что они чуть не касались груди Бессаза.

– Лгуны пустили слух, что между ними что-то было. И поэтому он наказан.
– Староста приложил салфетку к влажным глазам и дернул плечом как от нервного тика.

Бессаз долго не знал, что и думать и как переварить эту нелепицу.

– Бедные вы люди, - наконец нашелся что сказать, - как вы можете жить среди ископаемых? Ведь для них логика и здравый смысл ничего не значат! Связывать чужестранца, казненного много лет назад, с Майрой - это дикость, которая должна быть тут же высмеяна!
– воскликнул Бессаз, а сам подумал, что именно теперь самое время потеребить ее пальцы, протянутые к нему, теплые, белые, ждущие ласки и успокоения.

Староста сделал вид, что не заметил, как Бессаз сжал ее пальцы, а Майра опустила глаза. И, взбодренный, Бессаз встал, чтобы, не теряя времени - ибо здоровье его ухудшалось с каждым часом, объявить приговор селянам.

– Прошу за мной, - пригласил он старика, и тот засеменил за Бессазом, шаркая сандалиями.

– Главное - подчеркните, что его покарал божий суд, - попросил он. Он поклонялся огню, идолам и истуканам. И не признавал аллаха милосердного... "Божий суд - долгий суд, долго терпит, да больно бьет", - и вдруг пропел, шепелявя, легкомысленную песенку, из тех, которые поют священники на досуге, после утомительно длинных проповедей, как отдушину, и бросился открывать Бессазу дверь.

Сильный ветер ударил им в лицо, и Бессаз невольно прижал руками ноющую спину, чтобы защитить от холода.

Стемнело, хотя дорога на холме была еще видна.

"Идут..." - услышали они, едва прошли по первым крышам, но Бессаз шел, не останавливаясь, к самой середине деревни, чтобы речь его была услышана всеми.

"Торопятся, староста еле дышит, бедняга. Сейчас объявят что-то важное..." - говорили снизу, и эти идиотские объяснения злили Бессаза сильнее, чем когда-либо.

– Отсюда хорошо будет слышно то, что я хочу сказать вашим прихожанам?!
– громко спросил Бессаз, решительно остановившись на плоской крыше, местами уже обветшалой, из щелей которой торчала солома.

– Да, - закивал староста, - отсюда слышен даже шепот... писк комара и зов горлинки - этой кроткой божьей птицы.
– И покорно сложил руки на животе, словно готов был выслушать проповедь лица более высокого сана аятоллы - и внимать благоговейно и трепетно.

Бессаз принял строгий вид и хотел было уже начать в сильных, кратких, убедительных выражениях, но голос снизу помешал ему:

"Надо сказать старосте, что он забыл у нас посох, когда был здесь позавчера и учил нас, как одурачивать судью..."

Бессаз напрягся было, но сделал вид, что не расслышал, старик же пожал плечами, как бы прося не верить этому бреду.

– Итак, я заявляю: тщательное расследование, - начал было Бессаз, но поморщился от внезапной боли в спине, - показало... мною достоверно установлено, что прикованный был казнен за воровство и безнравственность. Этот злобный мушрик украл огонь, чтобы поклоняться костру, в котором кружат в бешеной пляске дьяволы... огню, в котором обжигаются глиняные истуканы... Этим он осквернил свою душу и нарушат законы ис- , лама - истинной веры, которая спасает от гибели. И всякого, кто пытается переступить закон, ждет высший суд... "Божий суд - долгий суд, бог долго терпит, да больно бьет", решил было заключить молодой судья, но, увидев испуганные глаза старосты, солидно кашлянул.

Кратким был Бессаз и, как желал того имам, сказал просто и прямо, уверенный, что вселил страх в своих невидимых слушателей. И стоял, напрягая слух, но так и не услышал ничего в ответ, ни стона, ни раскаяния, ни слов, осуждающих прикованного.

Затем послышалось похожее на бормотание, кажется, женский голос поругал какого-то Дурды, пристающего к ней, но потом тот же голос сладостно вздохнул, прошептав: "Дурлы... Лурлы... Джан-Дурды [Джан - душа]..."

Староста поспешил благодарно кивнуть Бессазу и взял его под руку, чтобы спуститься вниз.

– Почему же они молчали?
– недоумевал Бессаз, боясь, что неубедительно высказался и староста остался недовольным.

– Это так кажется, - мягко улыбнулся старик.
– Они всегда молчат, но это не значит, что сказанное пропало втуне. Они думают, безмолвные, и это важно. Думают с тоской, напрягая ум. И это все, чем они могут ответить нам...

После его слов Бессаз легче зашагал по крышам и был доволен, что больше не услышит этих невидимок, хотя и оставляет их в глубоком раздумье. Как важно вовремя явиться к тем, кто погряз в равнодушии, безбожии, и кратким призывом заставить их призадуматься. И Бессаз почувствовал себя на миг человеком сильным, обладающим магической властью над людьми, хотя и не забывал, что в любую минуту его может скрутить боль.