Черепаший вальс

Жозефина нервничала. Ирис уже несколько раз переносила их обед. Звонила, ссылалась на сахарную эпиляцию, визит к парикмахеру или отбеливание зубов, и Жозефина чувствовала себя униженной. Вся радость от первого звонка сестры уже испарилась. Осталась только смутная тревога.

— У меня встреча с мадам Дюпен, — пролепетала Жозефина девушке на входе.

— Следуйте за мной, — ответствовало дивное создание с дивными ногами. — Ее пока нет.

Жозефина едва поспевала за ней, изо всех сил стараясь ничего не задеть и не опрокинуть. Пробиралась между столиками вслед за шикарной мини-юбкой и чувствовала себя тяжелой и неуклюжей. Она битых два часа копалась в шкафу, блуждая среди ненавистных вешалок, выбрала свой лучший наряд, но сейчас, оглядевшись, пожалела, что не натянула старые джинсы.

— Вы не сдадите пальто в гардероб? — удивленно спросило создание, словно Жозефина грубо нарушила протокол.

— Ну я вообще-то…

— Я пришлю гардеробщицу, — заявила девушка, переводя взгляд на более привлекательный объект.

В ресторан только что вошел известный киноактер, и она не собиралась тратить время на благотворительность.

Жозефина плюхнулась в приземистое красное креслице, такое низкое, что она чуть не повалилась на пол. Уцепилась за круглый стол, скатерть заскользила, рискуя увлечь за собой тарелки, бокалы и приборы. Жозефина с трудом взяла себя в руки и протянула пальто гардеробщице, безучастно взиравшей на ее падение. Перевела дух. Утерла пот. Нет, она больше не стронется с места, даже в туалет. Слишком рискованно. Чинно подождет за столиком, когда явится Ирис. Нервы были натянуты так, что она могла сорваться от любого косого взгляда, любой усмешки.

Она сидела и молила про себя, чтобы окружающие про нее забыли. За соседними столами парочки чокались шампанским и смеялись. Грациозно, легко. Где они научились так раскованно держаться? Нет, все не так просто, подумала Жозефина, под этой прелестной маской прячется коварство, ложь, бестактность, грязные секреты. Некоторые улыбаются друг другу — и держат камень за пазухой. Но они в совершенстве владеют искусством, в котором я полный профан: искусством притворяться.

Она спрятала ноги под стол (зря я надела эти туфли), руки за белой скатертью (ногти взывали о маникюре) и стала ждать Ирис. Пропустить ее она не могла. Их столик был на самом виду.

Значит, она снова увидит сестру…

В последнее время в голове у Жозефины кружился вихрь мыслей. Ирис, Филипп. Ирис, Филипп. Филипп… Само его имя излучало спокойное блаженство, неясное удовольствие, она смаковала его, как конфетку, перекатывала во рту — и в ужасе, чуть ли не с отвращением выплевывала. Невозможно, нашептывал вихрь, забудь его, забудь. Конечно, я должна его забыть. И забуду. Не так уж это трудно. Любовь не рождается за десять с половиной минут, из одного поцелуя у горячей духовки. Это смешно. Старомодно. Досадно. Получалась такая игра: она твердила слова, в которые не верила, пытаясь убедить саму себя. На какое-то время это срабатывало, она поднимала голову, улыбалась, замечала в витрине пару красивых туфель, напевала мелодию из фильма, но потом вихрь поднимался снова, завывая одно-единственное слово: Филипп, Филипп. Она цеплялась за это слово. Держалась за него упорно и нежно — Филипп, Филипп. Что он сейчас делает? О чем думает? Что чувствует? Вопросительные знаки окружали ее кривым частоколом. В нем появлялись все новые колья: может, он меня ненавидит? Не хочет больше знать? Забыл меня? Утешился с Ирис? Это была уже не мысль, это был оглушительный, назойливый припев, стучащий в ушах.

И тут появилась Ирис.

Восхищенная Жозефина смотрела, как сестра входит в ресторан. Вихрь утих, остался лишь еле слышный голосок: «Как она красива! Боже, как она красива!»

Она шла не спеша, беспечно, победно, как по завоеванной территории. Длинное пальто из бежевого кашемира, высокие замшевые сапоги, длинный темно-фиолетовый жилет вместо платья, широкий пояс на бедрах. Ожерелья, браслеты, длинные густые черные волосы, синие глаза, рассекающие пространство, как два ледяных острия. Она сбросила пальто на руки гардеробщице, ответившей ей подобострастным взглядом, с отсутствующим видом озарила улыбкой соседние столики, и, собрав дань восхищения, наконец направилась к столу, где дожидалась удрученная Жозефина.

Гордая и самоуверенная, Ирис одарила лучистым взглядом сестру, явно забавляясь, что та сидит так низко.

— Я заставила тебя ждать? — спохватилась она, словно только сейчас заметила, что опоздала на двадцать минут.

— О, нет! Это я пришла раньше времени…

Ирис вновь улыбнулась — безграничной, загадочной, величественной улыбкой. Распростерла ее, как разматывают рулон китайской парчи на прилавке. Слегка развернулась к соседним столикам, убедилась, что все ее видят, что все поняли, кто она и кто та женщина, с которой она будет обедать, помахала рукой, улыбнулась одному, кивнула другому. Жозефина смотрела на нее, как на портрет: очаровательная, элегантная женщина с правильными чертами лица, с невыносимо прекрасными глазами; прямая линия спины и изгиб шеи выдают гордыню, упрямство, даже жестокость — но миг спустя глаза этой женщины остановились на ней, и она увидела в них волнение, внимание, почти нежность. На лице Ирис читались все оттенки сестринской привязанности.

— Я так рада тебя видеть, — сказала Ирис, осторожно присаживаясь на такое же низкое сиденье и пристраивая сумку, чтобы она не опрокинулась. — Если бы ты знала…

Она взяла ее руку, сжала в своих ладонях. Потом приподнялась и коснулась губами ее щеки.

— Я тоже, — прошептала Жозефина сдавленным от волнения голосом.

— Ты не обиделась, что я откладывала встречу? У меня было столько дел! Видишь? У меня опять длинные волосы! Нарастили. Красиво, правда?

Она обволакивала, опутывала Жозефину своим бездонным взглядом.

— Мне так жаль. Я непозволительно вела себя тогда в клинике. Это все лекарства, я от них стала полным ничтожеством…

Ирис вздохнула, приподняла тяжелую массу черных волос. Последний раз, когда мы виделись, три месяца назад, у нее была короткая стрижка, очень короткая. А лицо заостренное, как лезвие ножа.

— Я всех ненавидела. Я была отвратительной, злой. В тот день я и тебя ненавидела. Наверное, наговорила тебе ужасных вещей. Но знаешь, я со всеми так себя вела. Мне много за что нужно просить прощения.

Губы ее сложились в брезгливую гримасу, брови приподнялись двумя параллельными прямыми линиями, подчеркивая ужас перед своим поведением, синий свет трепетал в глазах, переливаясь во взгляд Жозефины, вытягивая из нее прощение.

— Прошу тебя, забудем об этом, — пробормотала смущенная Жозефина.

— Нет, я настаиваю, чтобы ты меня простила, — произнесла Ирис, откидываясь на спинку кресла.

Она смотрела на сестру простодушно и серьезно, так, словно ее судьба зависела от великодушия Жозефины, и ждала знака, говорящего о том, что ее простили.

Жозефина протянула руки к Ирис, привстала и обняла ее. Вид у нее в этой позе был, наверное, дурацкий — ноги полусогнуты, зад оттопырен, — но ею двигало чувство, и она крепко прижала к себе Ирис в надежде найти мир и покой в кольце их сплетенных рук.

— Все забыли? Начинаем с чистого листа? Больше ни слова о прошлом? — предложила Ирис. — Мы снова Крик и Крок? Крик и Крок навсегда?

Жозефина кивнула.

— Тогда расскажи, как поживаешь, — велела Ирис, забирая меню у дивного создания, которое на ее фоне внезапно поблекло.

— Нет! Сначала ты, — возразила Жозефина. — У меня в принципе ничего нового. Опять готовлюсь к хабилитации, Гортензия в Лондоне, Зоэ…

— Это все я знаю от Филиппа, — прервала ее Ирис и небрежно бросила официантке:

— Мне как обычно.

— Мне то же, что сестре, — поспешно добавила Жозефина, в полной панике от перспективы копаться в меню и что-то выбирать. — А ты как?

— Ничего, неплохо. Потихоньку обретаю вкус к жизни. Я многое поняла, пока лежала в клинике, и теперь воплощаю это на практике. Я была глупой, легкомысленной, фальшивой и эгоистичной. Думала только о себе, кружилась в водовороте тщеславия. Я сама все разрушила. Так что знаешь, я теперь не гордячка. Мне даже стыдно. Я была скверной женой, скверной матерью, скверной сестрой…