Черешни растут только парами
Шрифт:
– Ну да, уехали. Мне было десять лет, и все там было ново для меня. И каждый из нас должен был привыкнуть к новой реальности. Отец даже перестал говорить по-польски. По-польски я разговаривал только с мамой. Это она хотела приехать в Польшу. Хотя бы в отпуск. Только благодаря этому я познакомился со Стефанией.
Я не помню, какой это был год. Я закончил школу и работал. Как и мой отец, я работал в автосервисе, ремонтировал машины. Я приехал с родителями на каникулы в Польшу. Нам не было куда возвращаться. Первую ночь мы провели в Гранд Отеле, а затем поселились в гостевых комнатах на верхних этажах постоялого двора, на перекрестке дорог до Гатки и Ксаверова. Этот двор снесли потом, когда прокладывали трамвайные пути. Моя мама не могла там находиться. Была вроде как у себя, а жить приходилось в комнатах
Я помню, что ему было не по себе. Он часто выходил из дома – я не знал куда. Однажды я последовал за ним, и у меня было такое впечатление, что он бесцельно бродит по лесу. Теперь я знаю, что он наверняка искал тот березовый крест, который когда-то там поставил. Его все еще мучили слова Анны, и он размышлял, как обеспечить ей вечный покой.
Его терзали угрызения совести. Он хотел примириться со своей матерью, однако та была непреклонна. Женщина с сильным характером и хорошей памятью, она так и не простила его. А может, она хотела так защитить Стефанию? Я не знаю. Если бы отец и дед узнали, какую тайну так долго скрывала бабушка, наверняка наши судьбы снова переплелись бы. Однако бабушка очень хотела увидеть меня. Однажды случайно (а может, и не случайно) мы встретились на Марысине. Я был с мамой, а бабушка сидела в кафе с самой красивой женщиной в мире – Стефанией. Я никогда не верил в любовь с первого взгляда, но с нами именно так и произошло. Это было как гром среди ясного неба.
Я знал, что должен обязательно увидеть ее еще раз, а лучше всего – не отрываясь смотреть на нее всю свою жизнь.
Это было для меня самое лучшее время. Мы гуляли над прудами, взявшись за руки, бегали по лесу. Мы не знали прошлого и не думали о нашем будущем. Мы жили одним моментом.
Приближалось время нашего отъезда в Германию, и я решил познакомить Стефанию с отцом. Я был уверен, что он примет нашу любовь. Действительно, почему бы нет?
Я привел ее к нам на ужин. Когда Стефания ушла, отец в тот же вечер велел мне собрать вещи. Рано утром мы уехали – так, будто спасались от погони, без слова прощания. По крайней мере, так думал отец. Я дал мальчику, продающему газеты, какие-то деньги с просьбой отнести Стефании письмо. Там было всего несколько слов. Я написал, что я люблю ее и совершенно не знаю, почему я должен так быстро уезжать. Правда оказалась трагической.
Отец открыл мне ее через несколько дней после того, как мы вернулись в Германию. Я плакал, мать плакала. Я не понимал всей этой семейной вражды. Я просто хотел жить. Не всем после войны так повезло, что у него были отец, мать, бабушка и дедушка. У меня были, но я даже не мог общаться с ними.
Как я знаю из письма от Стефании, моя бабушка рассказала ей, что мы родственники. Что нам оставалось? Писать письма друг другу. В первом мы обещали друг другу, что никогда больше не увидимся. Наши сердца не выдержали бы этого. Стефания поехала учиться в Гданьск, затем начала работать в школе. Мы постоянно находились в курсе проблем и радостей друг друга. Любовные темы мы не затрагивали. Я пытался встречаться с девушками, но у меня не складывались отношения с ними. Самым большим праздником для меня были письма от Стефании. И, кажется, моя любовь к ней портила все отношения, которые я пытался построить. Может, и хорошо, что так все получалось, а вернее – не получалось, потому что по отношению к Стефании это было бы очень нечестно, считал я. Я не знаю, был ли кто у нее. Она никогда не писала мне об этом. Я так хотел увидеть ее! Однако пообещал себе, что сдержу данное ей слово.
Руда Пабьяницкая, 1960 год
Янина Ржепецкая плохо себя чувствовала. Вот уже несколько дней ее беспокоила колющая загрудинная боль. Не помогали даже таблетки, которые прописал ей доктор. Она легла в постель. У нее были плохие предчувствия. Неужели уже пришло время прощаться с миром? Стефания в Гданьске, это далеко – с кем тогда ей прощаться? С мужем? Могла ли она открыть ему секрет, который так тщательно хранила все эти годы? Нет, она не могла сделать этого. Но как быть? Ведь Стефания обязана знать правду, чтобы принимать решения о своем будущем. Она обещала это Анне!
Янина закрыла глаза. Она позвала мужа.
– Кароль!
Ей казалось, что она совершила ошибку. Убила прекрасную
любовь и лишила Стефанию и Анджея, своего внука, шанса на чудесную жизнь. Однако ей казалось, что все еще можно поправить.– Кароль! – позвала она во второй раз.
Муж через некоторое время вышел из другой комнаты.
– Тебе не помогли таблетки? – спросил он.
Она помотала головой.
– Кароль. У меня к тебе просьба, – сказала она. – Если что-то случится со мной, в моем ящике с бельем, внизу, конверт. Очень прошу, отдай его Стефании.
– Янка, успокойся. Ты войну пережила, и эту ерунду переживешь.
Однако Янина чувствовала себя все хуже и хуже. Утром Кароль попросил соседку вызвать врача. Она была молодая, могла быстро сбегать к телефонной будке и вызвать скорую. В те времена еще не было мобильников, и телефон в квартире тоже был редкостью.
Когда приехала скорая, Янина уже обнималась с Анной в мире ином.
Кароль не мог смириться со смертью Янины. В их жизни по-разному бывало. Один раз лучше, другой раз хуже, но они были вместе очень долго, и последние годы жили спокойно и довольно безмятежно. Ему ничего другого не было нужно. По сравнению с бурными годами прошлого теперь у него было все. Когда увезли его жену, он не знал, куда ему приткнуться. Слонялся по квартире туда-сюда, а когда наконец сел в кресло-качалку, то вспомнил о конверте, который должен был передать Стефании. Встал, подошел к комоду и открыл ящик с бельем Янины. Все, как всегда, было ровно уложено. Под бельем Кароль увидел маленький пакет из-под молока. В нем лежал белый заклеенный конверт. Несколько мгновений он вертел его в руках. Открыть – не открывать? Конечно, приличный человек никогда не станет читать чужие письма, а он человек приличный. Но если над паром, то вроде как и ничего не было. И даже, возможно, для него будет лучше, если он откроет. Тихонечко, аккуратненько отпарит, а потом снова заклеит. Никто ничего не узнает.
Он прошел на кухню и поставил чайник на плиту. Когда вода начала закипать, он подержал конверт над паром. И минуту спустя его уже можно было открыть. Он вернулся в комнату и начал читать.
Он не верил своим глазам.
Это что же получается! Жена обманывала его все эти годы! Он почувствовал себя преданным. Дочь, которую он воспитывал, вовсе не была его дочерью.
Он решил не отдавать Стефании этот конверт, пока не поговорит с сыном. Ведь он первый должен знать правду! Куба был безумно влюблен в Анну, а его сын – в ее дочь.
А пока что конверт надо убрать с глаз подальше. Он вложил его в свою, можно сказать, настольную книгу «Сельский сад: Овощеводство, огородничество и переработка. Краткое изложение». Вложил и внезапно почувствовал острую головную боль. Через некоторое время ему резко стало плохо. Он встал с кресла, пошатнулся. Держась за стену, дошел до соседей. Позвонил в дверь. Когда соседка открыла перед ним дверь, он медленно сползал на пол, держась за стенку, – потерял сознание.
Стефания приехала сразу же, как только получила телеграмму о смерти матери. О несчастном случае с отцом она пока не знала. Звонила, но никто не открывал. Тогда она вытащила из своей бездонной сумки ключи, открыла дверь и вошла. Отца нигде не было. Через некоторое время она услышала тихий стук в дверь – это была соседка.
– Здравствуйте, пани Крыся. Я как раз собиралась идти к вам. Вы не знаете, где папа?
– Папа в больнице.
Стефания на мгновение потеряла дар речи.
– Что с ним? – Она снова надела куртку, которую пару минут назад сняла. – Я еду к нему.
– В Барлицкую его отвезли. На Копчинского, – сказала соседка. – Вроде как инсульт.
– Жив?
– Жив, – подтвердила та. – Но… Да вы сами увидите.
Человека, лежавшего в постели в больнице Барлицкого, трудно было назвать живым. Подключенный к капельнице, монитору и кислороду, он производил такое впечатление, будто уже сделал шаг навстречу своей жене.
– Папа, – прошептала Стефания. Он не реагировал. – Папа…
Кароль Ржепецкий провел в больнице неделю. Его не было на панихиде по жене, зато там был Куба, с которым Стефания не хотела знакомиться ближе. Он у нее четко ассоциировался с тем запретом на ее встречи с Анджеем, который их и познакомил. И это напоминало ей охватившее ее чувство отчаяния, когда она узнала, что из этой любви ничего не выйдет. Тем не менее они перекинулись несколькими словами.