Через двадцать лет
Шрифт:
* * *
– Джим? О Господи, и в самом деле ты?
– Ооо, живой, старина? А мы тут слышали…
– Привет! Расскажешь про историю с госпиталем?
– Ты вернулся, Джеймс? Но мне наговорили…
Несколько дней дома, короткая и деликатная беседа ни о чём с родителями – а потом началось… Коллективная осведомлённость в кругах университета и не только ставила в тупик. Можно подумать, его животрепещущие злоключения действительно обсуждались чаще любых других вещей и проблем. Джим бы охотно порадовался возросшей популярности, если бы не глаза приятелей – в многочисленных взглядах,
– Ты порезал себя из-за Луизы Шоу?
– Ты спятил, тебе не кажется?
– А она того стоила? И куда уехала?
– Что ты теперь намерен делать?
На лекциях, по крайней мере, поддерживали тишину, а вот между… Вопросы были хуже советов и притворных вздохов. Кто-то рекомендовал заняться «поехавшими» мозгами, кто-то предлагал начать встречаться с новой девчонкой. Джим старался не прислушиваться, ограничиваясь коротким «Я в порядке», не способным утолить общественную жажду информации. Тогда жаждущие, видимо, сами занялись восполнением пробелов – для потока, факультета и заведения, где крупным событием становилось чьи-то отметки, чужая страсть с грустным финалом была сенсацией.
– Смотрите, Роджерс. Ну, тот самый…
– Говорят, они расстались, когда Луиза встретила его с другой…
– И что она только нашла в нём? Отнюдь не Юл Бриннер[78]…
– А вот знакомый моего знакомого утверждает, что всё было не так…
Первую неделю удавалось терпеть и понимать – снося университетский ажиотаж, молодой человек выжидал. Но пошла вторая неделя, а его по-прежнему обсуждали. В один прекрасный день, вернувшись домой раньше обычного, он не выдержал. Что предпринять, что предпринять… Кожа под не снятой пока повязкой отозвалась болью – то ли двинулся неосторожно, то ли воображение разыгралось. В голове звучал настойчивый шепоток студентов, скопившийся за девять дней: «Джимми… Джимми…» От сплетен можно было рехнуться и заново ухватить что-нибудь колюще-режущее, но руки вместо этого потянулись к ящику письменного стола. Там, на самом верху лежала причина бед – справка о смерти, позабытая и торопливо сунутая к другим вещам. Её следовало вернуть в госпиталь, уничтожить, сжечь – да сделать хоть что-нибудь, ради кратковременного затишья в аудиториях и коридорах! Джим сжал злополучную бумагу, часто дыша и считая секунды. Сейчас, вот сейчас… Он разорвёт, избавится от проблемы!
Секунды шли, дыхание понемногу выравнивалось. Сгиб локтя в какой-то момент успокоился, перестав ныть под слоями бинта. Лица однокурсников и множество вопросов смазались, отступая на шаг, а то и два. Джим знал, что нужно действовать, не пялясь на очертания синих печатей и подписей. Знал, что так будет спокойнее, ненадолго. Но медлил. Дивясь себе, стоя возле стола и ничего не предпринимая, он медлил. А затем, точно вняв беззвучному зову, сложил справку пополам и вернул к бумагам. Пальцы неторопливо прошлись по уголкам – порвать всегда можно, верно? Через десять минут, например. Через день. Или два.
– Я к тебе вернусь, учти, - сказал Джим, бросив последний взгляд на документ и задвигая ящик обратно.
* * *
– Мистер Роджерс, если мы оба станем молчать, как в прошлый раз, толку не будет.
– Тогда я не молчал. Я рассказал всё, что мне велели сообщить родители.
Кабинет доктора Китинг, специалиста по психологии, не поражал воображение. Стол, кресла, драпировки на окне – всё умеренно-спокойное.
В углу – такой же умеренный шкаф и многорогая вешалка с отделениями для зонтов. На стенах – рамки с дипломами и парой фотографий. Наверное, это выглядело прелестно или даже стильно, но Джим не обращал внимания. Он не представлял, что отличает стильных психологов от прочих, и вообще испытывал неловкость, сидя перед женщиной, которой должен вещать о проблемах. Мало того, что она – женщина, так ещё и едва ли старше его матери. Это казалось неправильным и пошлым.Первые два сеанса походили на попытку ответить невыученный билет, сгорая со стыда. Кристин Китинг слушала череду бестолковых фраз и затяжных пауз, наверное, только благодаря силам свыше делая из них какие-то умозаключения. Джим не чувствовал пользы от беседы, но послушно воспроизводил недавние и не очень события жизни. Реакцию однокурсников, роман с Луизой и туманные перспективы. В последних он не нуждался, а сегодня, в свой третий визит, делал больше пауз и пытался понять, насколько хватит несчастного психолога.
Доктор Китинг, однако, несчастной себя не считала.
– Мне нужны вы сами, Джеймс, а не родители; ваше личное «Я», готовое отдавать и получать взамен. Вам трудно, но, пока готовность не станет полной, мы не поймём друг друга. Это как гипноз – пока не захотите поддаться, ничего не выйдет.
– Серьёзно? – уставился он на Кристин.
– В смысле, про гипноз…
Женщина кивнула.
– Абсолютно, но он всё равно не по вашей части.
Джим фыркнул, откидываясь на спинку кресла. Ощущение маленьких глупостей проявлялось, когда он сидел вот так, на умеренно-страшных бархатных подушках. Доктор Китинг внимательно наблюдала за реакцией и иногда, казалось, читала мысли пациента прежде, чем тот их озвучивал. Наверное, она всё-таки была хорошим психологом.
– Я вчера едва не порвал справку о смерти, - внезапно заговорил Джим, - ну, ту, выданную в госпитале. Руки не дошли разобраться с ней раньше, а тут вдруг появилась возможность, но я… не смог.
– Не смогли или не захотели? – решив, что пришла пора заняться чаем, Кристин встала и подошла к столу – там, на подносе разместилось всё необходимое. Молодой человек пожал плечами.
– Не вижу разницы. Может, было лень возиться с проклятой бумажкой, или я ещё не оправился от шока, или придумываю себе отговорки, или…
– …Или «проклятая бумажка», как вы выразились, становится первым шагом на пути к выздоровлению, - подождав, пока гость возьмёт чашку с блюдцем, Кристин поставила поднос на низкий столик между креслами. Обилие столов, полок и полочек тоже являлось стильной чертой её кабинета, но Джиму сейчас как никогда было плевать на мебель.
– В смысле? – покосился он на женщину.
– По-вашему, я должен демонстрировать её как трофей и относиться к парням из Хоуарда снисходительнее?
– Вы должны понять, чем руководствовались, вернув документ на место, - улыбнулась Кристин, - вполне возможно, Джеймс, вы сами вытащите себя из депрессии…
* * *
«Чем руководствовались, чем руководствовались…» Он понятия не имел, где искать ответ! По ошибке оживлённое существо в его лице возвратилось к учёбе и работе в университете, не понимая собственных мотивов и ходьбы по кругу, а тут – какие-то внутренние руководства!
Жизнь действительно ходила по кругу. Родители продолжали держать сына под прицелом своей боязни, сплетни слегка утрясались, но легче не становилось. Все те, кому он помогал, кого поддерживал и восхвалял на правах друга – где они были? Почему отчуждение затаилось в глазах вчерашних приятелей, словно это к ним он пришёл с ножом и угрожал убить не себя, а чью-то младшую сестрёнку и выводок котят? Почему приходилось притворяться, что ничего не видно, и он остаётся нормальным человеком?