Через тернии к свету

— Сядь, погрейся, а то совсем окоченела.

— И что, ему никто не поможет? — спросила она, послушно забираясь в салон.

— Ну, наш народ, — усмехаясь, начал я, и вдруг стушевался. Катя глядела на меня с сожалением, а я, как дурак, начал краснеть.

— Погоди немного.

Я хлопнул дверцей и вприпрыжку поскакал к «шумахеру», продолжавшему буксовать в сугробе.

— А ну, ребята, навались, — обратился я к толпе.

Большую часть как ветром сдуло. По традиции, осталась сердобольная старушка, какой-то не совсем трезвый мужичок, ну и сам водитель наконец-то перестал палить топливо и выбрался из салона. Обежал вокруг машины, двинул по ни в чем не виновному капоту, остановился возле меня и уже открыл было рот, чтобы что-то сказать, но вдруг передумал. Несколько секунд мы простояли молча, глядя друг другу в глаза.

Экземплярчик попался еще тот: рыже-фиолетовые волосы, поставленные гелем в ирокез. Видно, свежевыкрашенные, потому что на лбу у самых корней волос красовались багровые пятна.

Несколько серег на бровях, слегка припухших. Крашенные ресницы, губы. Чистый трансвестит.

И все ж в его облике было что-то неуловимо знакомое. Но что?

Пока я думал, водила снова укрылся в салоне. Рядом нарисовался дворник с лопатой в руках и стал деловито раскидывать сугроб. Я сделал шаг в сторону, глядя, как колеса автомобиля освобождаются из снежного плена. И тут рядом с собственной ногой я увидел след.

Я почему-то очень хорошо запомнил этот след.

Лиственный орнамент, почти сорок седьмой размер…

Я повернулся и стремглав побежал к своей машине.

— У вас есть его фото? — спросил я у Кати, сиротливо прикорнувшей на пассажирском сидении.

Катя порылась в сумочке и достала плотный конверт.

Интуиция не подвела. На старомодном глянцевом фото красовалась физиономия того самого «писаки», чьи канадские боты так запали мне в душу…

— Это был он? — вдруг спросила Катя.

— Кто? — я вздрогнул от неожиданности, однако понял: она догадалась.

— Знаете, Никита, а я ведь его сразу узнала. По походке. Когда он бегал вокруг машины. Зачем? Зачем этот маскарад?

Я обхватил обеими руками руль и уставился на клаксон. Что я мог сказать такого, что не казалось бы так подло в мою пользу? Только философия, будь она неладна.

— В это жизни есть вещи, Катюша, которые не стоит выяснять. Действительно, зачем? Хотя… — в голове закрутились, заиграли колесики, цепляя звенья логических цепочек, — расскажите-ка мне еще раз об этом «никому ненужном» изобретении вашего бывшего мужа…

5

— Доброе утро, Кирилл Петрович, — поприветствовал я своего предпоследнего в этом году клиента.

Тимофеев благодушно кивнул, не выпуская из пальцев толстую, как сосиска, сигару.

— Чем порадуете, Никита? — с легкой насмешкой спросил он, наблюдая, как я усаживаюсь в кресло. Хорошее, надо заметить, кресло. Ни жесткое, ни мягкое, пахнущее дорогой кожей и дымом.

— Вот, счет за мои услуги, услуги моих помощников, премиальные за работу в предпраздничные дни, а также небольшой бонус за скорое выполнение работы.

Я с некоторым удовлетворением заметил, как широкие брови Тимофеева поползли вверх, а переносица заблестела от выступившего пота.

— Я не слишком наглею? Но, согласитесь, все честь по чести.

— Вы еще скажите, что вам хватило два дня, чтобы найти злоумышленника, которого мои ребята несколько месяцев ищут денно и нощно?

— Хватило, — кивнул я, — Вполне хватило, чтобы сделать то, ради чего вы меня нанимали.

— И?

— Подтверждаю — в который раз — Вы все сделали идеально, Кирилл Петрович. Улик против вас нет. Никто не просечет вашу хитроумную комбинацию.

— Не понял, — Тимофеев заметно разволновался и потянул пальцем ворот рубашки. Вены на шее вздулись, на скулах заиграли желваки.

— А что тут понимать, — я театрально развел руками, — Хотите расскажу историю? О бедном писателе, который хотел хорошо жить и ради этого отказался от заветной мечты — писать литературные шедевры. О литературном патриоте, которого сводит с ума безграмотность и деградация молодежи, не знающей, что такое настоящая книга. И Федор Михайлович Достоевский.

Вот уж, увольте, не знаю, где и когда ему пришла в голову блестящая идея, как исправить положение. Только разбогатев, он скупил все литературные сайты и бумажную литературу, а потом собственноручно уничтожил, оставив в единичном экземпляре каждый литературный шедевр.

Я потратил вчера полдня. И мой секретарь тоже — в виртуальном пространстве не осталось даже захудалого стишка.

Вы, Кирилл Петрович, — литературный магнат. Монополист книги, если хотите. И, если принять во внимание изобретение вашего внука, скоро шикарно разбогатеете, выпустив персональные книги, которые нельзя будет переиздать, размножить и разместить бесплатно в интернете. Презентация, как я понимаю, приурочена к Новому году?

— Вы считаете, это плохо? — Тимофеев вскочил на ноги и стал бегать по кабинету, искусно лавируя между предметами мебели, восстающими на его пути, словно айсберги. — Книги станут уважать! Авторами не будут бездарные графоманы, которые от нечего делать засоряют литературное пространство. А писатели смогут достойно зарабатывать себе на жизнь.

— Ну, мне остается только надеяться, что ваши мотивы столь благородны, — нагло заявил я и подтолкнул Тимофееву счет.

Тот бегло взглянул на него и усмехнулся.

— При вашей борзоте, у вас очень скромные запросы. Или это только вступительная часть?

— Обижаете, Кирилл Петрович, — я глубоко и картинно вздохнул, — Это вы строите грандиозные планы литературного покорения планеты. А для меня — это просто работа. Ни больше, ни меньше. Я выполнил свою часть. Так что — честь имею.

Тимофеев неожиданно рассмеялся и хлопнул меня по плечу.

— Вы гарантируете, что никто и никогда?

— Комар носа не подточит, Кирилл Петрович.

— А как же тогда вы сами?

— Немного интуиции, немного логики, немного везения…

Тимофеев швырнул сигару в камин и достал из кармана золотую ручку, инкрустированную бриллиантами.

— Позвольте, но как вы узнали о моем внуке? С дочерью мы рассорились лет эдак тридцать назад. И сам только не так давно с ним познакомился.

— Э-э-э, — я простодушно махнул рукой, косясь на авторучку ювелирной работы, — Некоторые семейные черты… Например, любовь к Достоевскому…

«И колоссальная мания величия», — добавил я про себя, пряча в кармане чек, сдобренный щедрой Тимофеевской подписью.

Эпилог

Самолет улетал на Запад. В страну, которая ничем не отличалась от нашей, разве что большим числом кленовых листьев, сметаемых дворником с мостовых.

И какая разница, где встречать Новый год, ведь любоваться на Кремль в разноцветных хризантемах фейерверков можно и с экрана телевизора. Главное, Катя сидела рядом, моя ладонь лежала поверх ее, а она не возражала. На коленях ее уютно пристроился потрепанный томик Достоевского — наверное, последний в своем роде, а она даже не подозревала об этом.