Через тернии к свету
Шрифт:
Снова хотелось напиться, забыться в пьяном угаре и не думать о том, почему из уютных и светлых материнских утроб иной раз появляется столько гнилья…
Оглавление
Из дневника Анны Лиман
Вот я в Париже.
13
Мой друг (франц.)
Хотя, вокруг довольно чисто. Пахнет свежестью. Французики ходят туда-сюда, неказистые такие. Вовсе не те, что показывают в рекламе французского парфюма. Идут, оборачиваются, выворачивают шеи, рискуя столкнуться с кем-либо из прохожих, но не сталкиваются. Чувствуется сноровка.
Я улыбнулась про себя, и вдруг услышала прямо над своим ухом мужской голос с сильным акцентом:
— Добрый день, мадмуазель. Впервые в Париже?
Я слегка вздрогнула, потому как, погрузившись в размышления, на секунду выпала из окружающего мира и потеряла связующую нить. Потребовалось некоторое время, чтобы очнуться, прийти в себя и выдавить дежурную фразу:
— Извините, но я очень спешу.
За полгода во Франции я поняла, что с французами только так и надо. Не вступая не в какие разговоры. Иначе не заметишь, как окажешься в каком-нибудь захудалом ресторанчике, где тебя настойчиво пытаются опоить, чтобы…
В общем, понятно, для чего. Но особого желания переспать с французом у меня не было. Не знаю почему…
Наверное, потому что хотелось по-настоящему, с душой, как у нас, на родине. Чтоб и говорить, и думать, и чувствовать на одном языке.
А тут — одни туристы. Клац-клац камерой. Масленые глаза, фальшивые улыбки на физиономиях. И все думают, что если русская, значит, за евро и пятки оближет.
А французы — эти еще хуже. Смотрят на тебя, словно ты — это велотренажер. Покрутил педали, соскочил и до свидания. И от этого намного хуже, потому что пока не соскочил, чувствуешь себя королевой. А после…
После твой изысканный герой-любовничек может совершенно спокойно помахать тебе ручкой и, как ни в чем не бывало спросить: «как дела?», прогуливаясь под ручку со следующей мадам…
Нет, у нас в России тоже бабники. Но все же с совестью. Или отворачиваются, делая вид, что незнакомы. Или юркают в переулок, завидев тебя на другом конце улицы. Больно, конечно, но не так…
— Позвольте вас проводить.
Этот кавалер оказался настойчивым. Я повернулась и окинула его высокомерным взглядом с ног до головы.
Невысокий. Если сброшу туфли на каблуках — ниже меня на пару сантиметров. Худенький, узкоплечий, в общем, обычный французский парень. Волосы длинные, светлые, заботливо уложенные по плечам. А вот лицо заслуживало внимания.
Высокие скулы, остренький подбородок, пухлые темно-розовые ярко очерченные губы и выразительные водянисто-голубые глаза. Такие же, как у меня. Один в один, разве что осталось их густо подвести
карандашом и пройтись по ресницам тушью.Я не выдержала и рассмеялась.
— Вы неплохо говорите по-русски.
— О, я знаю восемь языков: русский, немецкий, польский, английский…
— Не стоит, — я рассмеялась еще громче, — Я верю, что вы — полиглот.
— Могу я расценивать это, как согласие? — спросил он, галантно подставляя локоть.
Я не смогла отказать. Очевидно, придется проглотить этот крючок, — настолько он был необычен. К тому же, французик мог оказаться полезен. Например, поможет отыскать дешевую комнату, где можно оставить свои пожитки, пока не найду работу.
Работа… Ужасно важное для меня слово, ради которого я и наскребла пару тысяч долларов и отправилась в святая-святых — за границу! Во Францию!
Заработать денег, выкупить вторую комнату в нашей с мамой квартире и поступить, наконец, в аспирантуру. А может, даже, купить машину…
Розовые мечты. Как оказалось, весьма оторванные от реальности. Желающих заработать было хоть пруд пруди. О хорошей зарплате речь не велась. За малейшую провинность выгоняли с помпой и далеко не всегда с деньгами. Приходилось затыкать рот, закрывать глаза и кланяться.
Некоторым везло: хозяева попадались щедрые и терпеливые. Но такие случаи были подобны блестящим пятнам на пыльной хрустальной люстре.
Поэтому я и возненавидела Францию. В России я хотя бы могла послать матом. Здесь этого не понимали. Языковой барьер…
По дороге мы долго говорили. В основном, Франц рассказывал о себе, о своей работе в театре и в дорогих элитных клубах, где ему платили немалые деньги.
Тщеславия ему было не занимать.
Франц называл себя потомственным фокусником-иллюзионистом. Хотя как по мне эта профессия изжила себя довольно давно — еще в позапрошлом веке. Сейчас уже никого ничем не удивишь. На экранах бацают такие спецэффекты, что голова идет кругом.
Какие уж тут иллюзии.
Впрочем, один фокус — не знаю, честно, его или пластического хирурга, — Францу точно удался. Я была искренне поражена, когда узнала, что ему тридцать восемь. Выглядел он максимум на двадцать пять.
Франц предложил мне пожить в его квартире. Мне очень хотелось согласиться. Но все-таки было противное чувство, будто он собирается пригреть меня, словно бездомную собачонку, подобранную из жалости на помойке. Поэтому я настояла на том, чтобы снять крошечную комнатенку под крышей старого трехэтажного здания, назвать которое домом язык не поворачивается. Отличный кандидат под снос. Но зато соседи спокойные. В основном, пожилые люди. Приветливые, добродушные.
Моя неприязнь к Франции начала потихоньку таять.
Франц приходил каждый день. Непременно с охапкой цветов — обычных, полевых, но ароматных до умопомрачения. Я ставила их в вазу, которую тоже подарил Франц, и мы шли гулять. Бродили ночными улицами, разговаривали по душам, пили вино, потом шли к нему…
А утром я отправлялась на работу.
Франц меня не понимал. Как можно работать какой-то прачкой и подтиральщицей смердящих старческих задов, если он согласен был содержать меня полностью, до мелочей. Жить в душной конуре, когда у него такая роскошная квартира.