Через время, через океан

* * *

Спору нет: все происшедшее выглядит подозрительно. Две смерти подряд – и две подряд кремации. Может, действительно злой умысел? Егор Егорович пытается скрыть следы преступления?

Хотя... Распоряжение о похоронах ведь подписано балериной лично, и Антонина сказала, оно, несомненно, подлинное. И аргументы в нем приведены разумные: «Хочу остаться в памяти всех навсегда живой...»

Надя не часто задумывалась о собственной смерти, но ей бы, наверно, тоже не хотелось, чтобы она, серо-бледная и ледяная, лежала в гробу, а близкие и друзья толпились в ритуальном зале и только и выискивали бы предлог, чтоб не приближаться к ее неживому телу, не касаться губами холодного лба. Сама Надя тоже, если приходилось бывать на похоронах, старалась держаться от гроба подальше. Хотя она и взрослый человек, но до сих пор боялась покойников. Обычное дело. У многих перед мертвецами какой-то иррациональный страх. Умерший – это ведь даже не оболочка, но совсем иная сущность. Часто страшная. И уж совсем не красивая – несмотря на все старания гримеров из морга.

А тут ведь не обычный человек, не давно махнувшая на себя рукой бабка – звезда! Женщина, привыкшая к всеобщему восхищению. Балерина даже в свои преклонные лета как за собой следила! Прическа, макияж, королевская осанка, живой, искрящийся взгляд. Конечно, она не хотела, чтобы ее видели недвижимой, с запавшими щеками, с навсегда сомкнутыми веками. И разговоров, наверно, не хотела неизбежных, когда хоронят успешного человека: мол, как ни блистала при жизни, а конец у всех один...

Да и аргументы против кремации – те, что привела Антонина Матвеевна, – звучали не очень убедительно. Православный якобы никогда не согласится на сожжение своего тела... Но балерина не производила впечатления воцерковленной. По-настоящему верующие – они прежде всего бога любят и ему поклоняются, а Крестовская явно больше всех любила себя. И очень логично, что она предпочла милосердный огонь длящемуся годами процессу тления...

Ну, а уж глухие намеки Антонины, что Егор следы собственных преступлений сокрыть пытается, и вовсе из ряда вон. А то Надя сама не видела, насколько балерина плоха. И тут даже не в медицинских признаках дело: Митрофанова ведь в ее лицо вглядывалась. Уже в немного потустороннее, отсутствующее... Сразу понятно: Крестовская давно устала жить на этой земле. И не хочет больше бороться. А когда человек сдался – на его спасение можно хоть штат профессоров бросить и лучшие лекарства использовать, – он все равно уйдет.

И Егор, как ни крути, не такой уж подлец. Раз не сбагрил балерину куда-нибудь в больницу или в приют, а дал ей уйти спокойно. Умерла она дома, в чистой постели, в окружении привычных вещей... А что шустрым теткам из Дома искусств хвост прищемил – оно, может, и правильно. Те тоже хороши. Хоть бы вспомнить один Магдин звонок накануне смерти Крестовской. Та ведь не попрощаться хотела, не сказать подруге последние ласковые слова, а завещание вытребовать. Официально в пользу музея, конечно, а на самом деле, кто его знает...

«В общем, как случилось – так и случилось, – решила для себя Надя. – Мне до этого дела нет».

Вышла из зала периодики. Вернулась к себе. Скупо пересказала начальнице последние новости. Терпеливо выслушала ее разочарованные ахи. И – в который уже раз! – дала себе зарок выкинуть проблемы Крестовской из головы.

Что ей до балерины? Выше крыши хватает собственных переживаний. Полуянов по-прежнему не звонит, а никакого необременительного романчика – в пику ветреному другу – у Нади так и не возникло. Сидит в пустой квартире, хранит верность. И настроения никакого. Ни с подругами встречаться не хочется, ни к косметологу сходить, ни работать. Вон, новые поступления уже неделю как не оформлены, хотя по нормам полагается вносить их в каталог в течение трех дней.

...Но едва Надя приготовила чистый формуляр и раскрыла первую из пришедших в библиотеку книг, как в зал ворвалась Катюха. В крайней степени ажитации – глаза искрят, щеки пылают. Тут же кинулась к Надежде, обняла, зашептала в самое ухо:

– Надька, ну, расскажи мне, ну, поделись – откуда ты их только берешь?..

– Кого беру? – опешила Митрофанова.

В их зал, что ли, какие-то редкие издания поступили?

Но легкомысленная Катерина, конечно же, имела в виду совсем не книги.

– Да к тебе там такой мужик пришел! Вообще обалдеть! – завистливо выдохнула коллега.

– Мужик?

– Полный блеск! Молодой, красивый, деньги явно по всем карманам! На вахте тебя ждет. Дуй скорей, пока не сбежал!

* * *

Надя никаких мужиков в гости не ожидала, но по лестнице промчалась быстрее вихря. Неужели одноклассник, Мишка?

Но нет. Тот, кто ждал ее подле будочки вахтерши, был в сто, нет, в тысячу раз привлекательнее бывшего одноклассника. Студентки, толпившиеся на входе, при виде его все, как одна, замирали и предъявляли свои читательские билеты медленно-медленно. Однако бог весть как залетевший в их книжный храм красавец ни на кого из них не обращал ни малейшего внимания. А едва увидел Надежду – просиял, заулыбался, сделал шаг ей навстречу...

Это оказался Влад. Ее мимолетный знакомый. Тот самый якобы историк, что пишет биографию балерины Крестовской. Ничего себе! Вспомнил, что она в «историчке» работает, пришел, дождался, да еще и с цветами – в руках у него очень изящный, явно созданный трудами флориста букет из белых тюльпанов. Ну все. Коллеги во главе со злоязычной Катюхой теперь точно от зависти умрут. Уж на что ее постоянный поклонник, журналист Полуянов, эффектный мужчина, а Влад его, пожалуй, переигрывает. И симпатичней, и одет лучше, и букет никак не сравнить с чахлыми цветочками из ларька, что изредка презентует ей Димочка.

Единственный вопрос: пришел ли Влад просто ее повидать? Или – что скорее – он по делу?..

Однако выяснять это на виду у всех никак не следовало. Надя поспешно миновала вахту, тепло улыбнулась красавцу, с достоинством приняла цветы и кокетливо произнесла:

– О, Влад! У тебя безупречный вкус!

– А как иначе для безупречной девушки? – дежурным комплиментом ответил тот. И с ходу ринулся в атаку: – Надюш, я уже знаю: смена у тебя до шести. Сейчас половина. Сбежишь пораньше или мне подождать?

Ого, как резво! А за колонной, у лестницы, Катюха затаилась. Внимательно наблюдает за мизансценой. Вот и пусть обзавидуется!

– Мы куда-то идем? – светски поинтересовалась Надежда.

– Да, – кивнул Влад. И без запинки представил программу: – Если ты уходишь сейчас – успеваем по коктейлю. Потом в театр. «Жизель», в Главном, билеты в ложу бенуара. А на десять я ресторан заказал.

Слов нет: заманчиво. Да, похоже, у них будет отнюдь не деловая встреча – в ее программу театр обычно не включают. Но почему так неожиданно? Хоть бы за денек предупредил – она бы и оделась понаряднее, и укладку бы сделала.

Впрочем, бедные (в том смысле что одинокие) не выбирают. И Надя весело произнесла:

– Программа принимается. Безоговорочно. Я только отпро... предупрежу, что ухожу, ладно?

...И уже через десять минут Влад распахивал перед ней дверцу «Ниссана Мурано». Лимузин не столь, конечно, скоростной, как «Мазда» Полуянова, зато куда респектабельней. И лишь когда библиотека осталась позади, Надя поинтересовалась:

– Что случилось, Влад? Только, пожалуйста, не рассказывай про внезапно вспыхнувшую любовь и все такое...