Черная черта
Шрифт:
Поймав такси, поехал домой. Машина летела, мотором урча, бегут дома, за видом вид. Сиденье казалось льдом. Город большой до обиды.
По радио передавали цыганский романс.
Пулей влетел домой, забежал на середину, открыл секретер, а там большие пачки американских долларов.
Он считал и считал купюры, они не кончались. Ему в голову взбрела идея.
На следующий день он увидел дворника у дома, тот в оранжевом фартуке подметал улицу меж домовьих камней. Это был 50 летний русский мужик, с толстым женским лицом.
– Слышь, как тебя звать? – спросил Теодор его в упор.
– Леша…А что такое?
– Пошли ко мне. Пошли, пошли, не бойся, – он поманил его к себе.
– Да я не боюсь. Мне нечего бояться, – удивленно последовал за
Теодором дворник Леша со своей метлой.
Теодора несло, несло и несло.
Они уселись в квартире за журнальным столиком. В окно солнце так и манит, день ясен как пойманный шпион. Теодор стянул с себя золотистую куртку, бросил пачку денег перед Лешей.
– Бери парень, пожи. Время – не просто деньги, а валюта. И у каждого человека – свой курс. Так что, бери, бери, пока не передумал
– откинулся назад Теодор.
– Для чего? Зачем? Кому? – бритвой луча глазами, запясил Леша.
Мозги его шевелили тревогой.
Теодор ему о чем – то долго говорил. Они лакали холодный чай, и долго гутарили.
– Я все понял, Теодор, – говорил Леша. – Я стал богатым ныне, оставаясь дворником. Так? Но ничто так не отбивает желание работать, как высокая зарплата.
– Это ничего, Леха, ничего. Счастье не в деньгах, они где – то рядом с ними! – воскликнул Теодор.
Теперь сцена через недельку была такова: Леша на Джипе приезжал на свою прежнюю работу, надевал фартук, опять подметал.
Обедал в ресторане 'Оскар', чем удивлял всех знающих его соседей и людей.
Леша довольный выходил из ресторана, зубочистка во рту, окатил глазами всех изумленных людишек. Они полукругом ели его глазами.
Среди них были профессора и писатели, менты и врачи. А Леша резко стал богатым, оставаясь дворником. Леша так посмотрел на них, так посмотрел, и громко дурбанул:
– Родные! Любимые! Любите меня, да!? Вы ведь меня любите?! Так уж слушайте: главное деньги! Деньги! Они всех свели с ума! Не бойтесь денег, и они вас найдут.
Со стороны Теодор глядел на это, развлекаясь. Он хотел сломить людскую психику, сделав дворника миллионером. Они часто общались с
Лешей, тот периодически отчитывался перед Теодором.
Уже обнаглел, чуть нос задрал. Деньги – ужаснейшая дрянь, они могут из любой скотины сделать человека. Вскоре эта игра надоела
Теодору, он понял грязную суть доллара.
Они встретились в последний раз, на сей раз сидели у Леши дома.
Его жена, Матильда, полная женщина лет 40, типичная дурында, накрывала стол.
На белой скатерти стояла тарелка с дымящимися картошкой и мясом, соленые огурчики, серый хлеб, русская водка.
Леша рычал на жену, требовал принести то или это, она скакала как кенгуру, сохраняя обаяние, Леша же просто выказывался перед
Теодором. Пьяным уже был.
– Слышь,
Теодор, хоть ты меня и сделал человеком, но я то!…я то дворянин! Я русский дворянин! Мой дед кадетом был – важно крикнул Леша.– Кадетом? – переспросил Теодор. – Если у тебя голубая кровь, то чего ж такая красная рожа?!
– Ты Теодор это брось! Мой дед кадет! И это козырь мой! Понял, ко
– зырь! – орал Леша.
– Да-а-а. Как мало человеку нужно для счастья, – заметил Теодор.
– Согласен. Но ведь даже этого нет! – жадно тюбнул Леша. – Тебе то что, Теодор. У тебя все есть! А плевать на все можно только тогда, когда все у тебя есть. Ты великий, Теодор. Ты гений! Я горжусь нашей дружбой. Леша стал рассыпаться в любезностях, не боясь, что потом его будет трудно собрать.
Теодор резко привстав, быстро зашагал в коридор, будто что – то забыл, и ему надо срочно ехать. Надел куртку, и вышел в блок. Ему противно стало, затошнило от Леши.
Через пару дней Теодор пил пиво, закусывая его солеными мухами, и вдруг он получает факс, его карман пипикнул, бумага вылетела, и
Теодор читает:
'Дорогой Теодор! Ваша идея с дворником рухнула! Хоть он и стал богаче, но остался все – таки дворником. Так лучше быть педагогом, получать свои гроши, чем на Джипе ездить, ходить в костюме 'Кельвин
Кляйн', кушать осетрину и черную икру, но убирать с подворотни дерьмо. Это цыплячье богатство'.
Жильцы кооперативного дома.
Белый катер разрезал волны, ветер волосы колышет. Прохладный бриз нежно ласкал лицо. Пассажиры забились в кабины, остальные стояли на палубе. Парни курили, влюбленные парочки шушукались, дети метали в море огрызки яблок.
Чуть в стороне у борта стояла молодая женщина. Курносая, с белой шалью на голове. Высокая, чуть сутулая, черное платье подчеркивало ее тонкий стан. Глаза большие, серо – голубые. На вид ей было лет
40. В глазах комплекс необъяснимой вины.
Окатив взглядом резвившихся мальчишек, разулыбила лицо.
Она была непонятна окружающим, слишком переменчива. Часто стеснялась мужчин, опускала глаза перед ними, и напротив, могла на банкете станцевать с незнакомым негром.
Могла демонстративно выкурить турецкую сигару и выпить бутылку русской водки, швырнуть на пол, разбить в дребезги дорогой бокал на глазах у публики, и наоборот, надеть шаль, сидеть тихо, мирно, а по утрам делать пробежку вокруг школьного стадиона. Ужасно консервативна. Душилась только духами "Красная Москва".
Она была понятна с первого взгляда, но не понятна с первого слова. Была не совсем понятна даже для самой себя.
"Я не понимаю себя, не контролирую, порой мне кажется, что я – оборотень. Я с тревогой смотрю на будущее, а будущее с тревогой смотрит на меня" – говорила о себе.
К ней подошел мужчина тех же лет, облокотился о барьер, закурил.
– Гражданочка, простите меня за наглость, вы тут одна?
– Нет, – она жадно глядела в море.
– С кем же? – он стал осматриваться вокруг. – Я уже минут 20 наблюдаю за вами, а вы все одна.