Черная кровь

И Энри интуитивно двинулась в ту сторону, где была лишь однажды.

***

Подчерк у Телль был идеально-каллиграфический: ряд букв рисовался под одним наклоном, не подскакивал, не съезжал вниз и походил, скорее, на что-то печатное. Видела она такое — в том городе, Норде, где она жила ранее, уже давно работали печатные станки.

Телль сидел за столом ровно: осанка у нее всегда была превосходной. Магичке не приходилось наклоняться над столом, чтобы видеть буквы — из-за плохого зрения она никогда не страдала, а уж сейчас…

Она перевела взгляд на широкое светлое окно, завешенное ажурными белыми шторами, приметила на ряд красивых домов и сосредоточилась на одной-единственной детали: нелепом флюгере в виде диковинной птицы с большими крыльями. Она отлично могла разглядеть любое металлическое перо или глаза с отходящими от них стрелками-завитками. И даже увидеть то, что находится за ним.

Потом Телль вернула взгляд на белый подоконник, на домашнюю лилию с желтоватыми лепестками, и птица вновь стала рассеянной.

Не врала.

Эта Энринна не врала ни в едином слове.

Кровь по вкусу напоминала железо. Телль впервые попробовала ее сегодняшним утром, когда почувствовала ужасную боль в голове. Она не стала применять таблетки или магию. Просто сразу вспомнила слова Энринны и капнула пару капель на серебряную чайную ложку.

К серебру она почему-то прикасалась свободно. Хотя помнила слова в одной из легенд о том, что вампиры боятся серебра.

После крови Телль действительно стало легче. А потом, вдруг, она села за письменный стол, и строчки сами собой начали писаться на желтоватом листе.

Как будто она была Мирикой-Эгди, книги которой Телль любила читать в последнее время. Или ещё кем-то, таким же значимым.

Ей просто захотелось выплеснуть мысли на бумаге, и неважно, что будет с ними потом. С каждым идеально ровным, но неуравновешенно энергетическим словом приходило все большее умиротворение, и Телль удивлялась своей несообразительности, которая была до того.

Почему она не додумалась сделать так раньше?

Потому что во всем была виновата она. Она подтолкнула ее к этому. Вира — так Энринна называла саму себя. Она, вроде как, была ее мамой. Вернее, она и была ее мамой — но Телль боялась назвать ее так даже мысленно.

Она считала, что обрела хорошую подругу. Которая не возмутиться и не станет спорить. Которая поймет и примет. И получит понимание и принятие в ответ.

Может быть, настоящая мама и должна быть такой?

И Телль все ещё никак не могла понять, почему они с ней все-таки разошлись. Ненастоящая мама в тот вечер, когда произошел их первый разговор, была очень зла. Кричала, ругалась, возмущалась тому, что Телль не прогнала Энринну сразу же.

А ещё говорила о том, что Энри бросила Телль.

Но почему Энринна тогда относится к ней с такой заботой? Она поняла свою ошибку?

Во время второго разговора Энри рассказывала о Вениторе. Её, Телль, отце. Говорила, что он был высоким и очень красивым. Благородным. Надежным. У Телль тогда сам собой с губ слетел вопрос, почему же они расстались.

Энри замолчала и поджала губы. Наверняка ей было очень неприятно это вспоминать.

Но Телль, тогда ещё глупая Телль, спросила это вновь. И тогда Энринна ответила, что так было нужно. Что это никоим образом не зависело ни от него, ни от нее. Что она надеялась, что он вернется.

Что он не вернулся.

И тогда Телль спросила, разве он ее не любил?

Энри отвечать ничего не стала. И сразу закончила свой рассказ. Начала повествовать о новых возможностях, но об этом вопросе Телль все-таки не забыла.

Во время третьего разговора Телль спросила, как Энринна оказалась в Ринее. И она, не таясь, рассказала дочери всю историю. О том, что должна была спасти вампиров, но этому помешал ее возлюбленный. Как они вместе бежали по лесу, а потом она остановила казнь.

История этой виры оказалась поистине безграничной.

А ещё получалось, что Телль — внучка самого Владыки. Интересно, и все-таки, кто он такой — этот ее дедушка? Какой он сейчас? На последний вопрос Энринна жала плечами. Она ведь не видела его, и уже очень долго. Но, тем не менее, верила, что Владыка остался справедливым.

Общаться с Энринной оказалось легко. Как будто и не было этого расставания длиною в семнадцать лет.

…Телль закончила очередную строчку и вновь посмотрела в сторону окна. Белый подоконник. Ажурные шторы. Лилия.

И снег.

За окном впервые за эту осень шел снег. Крупные белые хлопья удачно контрастировали с еще не утратившими яркость листьями.

Так рано…

Почему этой осенью он пошел так рано? Ладно бы Телль находилась в Норде: там север, и в такое время город уже начинает покрываться снегом. Но здесь?

Зима предвещала наступить рано и быть действительно серьезной.

Телль очень хотелось поделиться с кем-нибудь этой своей находкой. Но дома сидела только скучная нудная горничная: мама ушла на работу больше двух унгрио назад. Да и не верилось Телль, что она захочет поделиться этим открытием с мамой.

Что она, маленькая, что ли?

Телль даже будучи маленькой не испытывала такого восторга, глядя на первый снег.

Но Энринна бы поняла ее.

Она, кажется, тоже любила радоваться мелочам и деталям — таким обыденным, но таким очаровательным… Может быть, эта любовь досталась Телль от истинной матери?

Осознать то, что Дини была для Телль лишь приемной матерью, оказалось просто. Ведь Телль любила ее точно так же. И отца любила, хотя виделась с ним не чаще раза в месяц — тот сильно заболел, постоянно находился в комнате и никого к себе не подпускал.

Трудным оказалось смириться с существованием Энринны.

Но у Телль, кажется, даже почти получилось. И она понимала — ясно-ясно, без прежней надменности, что и ее сможет полюбить.

Она ведь уже доверила ей самую большую личную драгоценность — искренность.

Телль была с ней искренней.

Словно маленькая девочка. Пусть маленькая девочка!

Она вдруг поняла, что взрослеть ещё больше уже не хочет. Пусть все останется так: и снег, и лилия, и… мама.

Та мама, которую в Кровавом замке назвали Энринной.