Черная Пасть

В порту несколько раз отбивали склянки. Мурад не иначе должен быть уже на острове. Много времени прошло, как он уплыл, и как утром навестил их бакенщик Фалалей Кийко. Помня уговор, Васька Шабан в какой уж раз стал искать условного сигнала, но в это время между белых кружевных грядок волн показался черный носатый ялик бакенщика. Сухопарый Кийко сидел на корме и торопливо греб веслом, словно помешивая в миске ложкой. Правил он осторожно, как видно, в лодке что-то вез... Всевидящие, быстрые чайки с плачем провожали черную лодку до берега. Их острые, с изломом крылья, напоминающие бумеранг, мелькнули над притихшей стайкой ребятишек, и вдруг когтистые кликуши сизыми молнийка-ми взвились над берегом и унеслись к маяку.

Деловитый Кийко загремел цепью от якоря и бросил весло. Лодка закачалась на волнах и повернулась к берегу бортом. Под ее днищем захрустел песок. Когда Кийко опустился на дно лодки и согнулся, то ребята, глядя на его костлявую в прыщах спину, отхлынули к железным сваям... И только Васька Шабан, прижимая к груди рубашку, пошел навстречу Мурадке, которого Кийко вынес из черного челна и положил на постель из высохших морских водорослей. Лежал маленький следопыт со сжатыми кулаками, головой к острову, с полуоткрытым левым глазом, смотревшим на Ваську с немым вопросом: "Опять не веришь, Шабан?" Васька подошел ближе и ему показалось, что губы у Мурадки вдруг зашевелились, как будто он хотел сказать что-то ему... одному.

– Шкраба возьми, - услышал Васька леденящий голос Фалалея Кийко.
– Сварить можно. Лобастенький...

Васька увидел в кудряшках Мурада шевелящегося, глазастого краба.

– Дядя Фалалей!
– закричал Васька.
– До болятка зацарапает!..

– Не больно ему. Отмучился.

– Не-ет!.. обманываешь, дядька Кийко! Он встанет, побежит. Мурадка, не лежи так!..

Обтерев руки пилоткой и обнюхав пальцы, Кийко закурил.

– Беги к людям, - сказал он сердито.
– Чтоб упокоить.

– Нельзя ему лежать! Верните его обратно... к себе! Море все больше ярилось, с плачем метались чайки, а с нахмуренного севера грозился бедами штормовой ветер. Девятая, самая огромная и ходовая волна, дотянулась до неподвижного Мурада, отыскала противного, кособокого краба и метнула его в плавующую у берега траву.

– Лишку хлебнул, сосунок! Откачивал я его. Не помогает, - Кийко снял с толстой, раздвоенной заячьей губы крошки табака, повторил уже спокойнее и страшнее.
– Извести людей. Успокоился...

– Нельзя ему так, скоро нам в школу!..
– захлебываясь от слез, закричал Васька и уткнулся в выстиранную и скомканную рубашку. Не оглядываясь, он бросился к поселку.

Волны тихонько дотягивались до Мурада, тормошили, звали с собой.

– Когда ни умирать, все одно день терять, - рассуждал Фалалей Кийко сам с собой. Оглядываясь на остров, он выволок лодку на берег и стал натягивать сапоги с железными угольниками и торчащими из голенищ ушками.

Повернувшись в сторону поселка, Кийко увидел бегущую голенастую девушку в голубом. Словно чего-то испугавшись, он попятился с сапогом в руке к морю, намереваясь сесть в лодку. Но тут же спохватился Делать этого нельзя. Он вернулся к утопленнику.

Ничего не видя перед собой, кроме лежащего на зализанном волнами песке кудрявого голыша со вздутым животиком, Нина добежала до воды и почему-то приблизилась к Мураду со стороны моря. Подняла его на руки и начала тормошить.

– Когда это?..
– спросила она оторопевшего Фалалея Кийко, который едва расслышал ее тихий голос, хотя Нина смотрела на него в упор.

– Нынче, стало быть!
– с большим затруднением ответил он на простенький вопрос.
– Я его извлек...

– Когда?
– тем же вопросом Нина заставила невозмутимого Кийко вздрогнуть и отойти от утопленника.

– Гольтепу с утра видел... Потом по делам плавал. На обратном курсе я его и извлек...

С нескрываемой брезгливостью Нина взглянула на губастое, желтоватое лицо Фалалея с каким-то липким, елейным лоском, и наклонилась к Мурадику. Растерла ему грудь, положила боком к себе на колено и принялась разводить вялые, безжизненные руки. Ребятишки осмелели, по одиночке вылезли из своей засады и окружили девушку. Продолжая мучить и тормошить неподвижное, но все еще розоватое тело Мурада, Нина быстро всем нашла работу: одного послала в порт за пресной водой и брезентом; другого направила к сторожихе с водокачки за нашатырным спиртом, а Ваську попросила поддерживать Мураду голову, отгонять мух и вытирать с губ зеленую пену.

– Он нас опять увидит? А узнает, когда вернется оттуда?...
– шепотом спрашивал пухленький, рыжеволосый Васька Шабан. Рядом с Ниной у него почти совсем пропал прежний страх и ему вдруг показалось, что Мурадка просто устал, когда плыл к острову, и уснул, а, может, и притворяется, чтобы отдохнуть, а потом опять улизнуть на Кара-Ада. Он такой! Сказал же: "живой или мертвый на острове буду!" Но тут же Васька начинал спорить с собой: Мурад не притвора, зачем ему зря пугать ребят и народ собирать?.. Наверно, он в море забылся, закрыл глаза и куда-то ушел от всех, но скоро вернется. Вон, в прошлом году заезжего циркача со дна моря багром достали... И ничего. Откачали. Поправился и опять на сцене керосин пил и шпаги глотал. Ваське вдруг показалось, что Мурадка пошевелил пальцем ноги и чуть приоткрыл второй глаз. Потом ему почудилось, что в лице Мурада что-то дрогнуло, изменилось, и проступило не то облегчение, не то боль.

Васька вскрикнул:

– Укол ему надо!

Нине тоже на мгновение показалось, что по телу Мурада прошла дрожь, и он тихонечко дернулся, пытаясь выпрямиться. Она приоткрыла ему веко и быстро отдернула руку, отвернулась, чтобы не глядеть на Ваську.

– Беги к машине! Чего они, как дохлые, едут!
– неожиданно для Васьки, большая и сильная тетя Нина всхлипнула и больно ущипнула его за руку.
– Беги. И скажи, чтобы не пылили и не гудели.

Автомашина, снаряженная на соляные озера Сергеем Брагиным, сразу же от крыльца дома Анны Петровны рванула в больницу за врачом и теперь мчалась к морю. Она ехала без дороги, напрямик по глубокому, еще не просохшему после штормовых всплесков песку, виляя задком, кособочась и буксуя.

– Эй, Васек!
– позвала Нина.
– Побудь здесь. Я быстрей, - Нина начала метаться по берегу, теряла выдержку и прежнюю уверенность. Она чувствовала, что Мурад вот-вот может пробудиться к жизни и боялась, как бы нечаянно не погубить, не загасить вспыхнувший светлячок, не потушить искорку жизни Отчаяние придало ей силы и она подняла тело утопленника на руки. Качаясь и проваливаясь в глубокий песок, покрытый илистой дерюжкой прибоя, понесла Мурада навстречу автомашине. Нина хотела вырвать у смерти и вечности хотя бы мгновение для этого сорванца и выдумщика, захотевшего узнать для себя что-то новое и дерзкое, сделать в жизни хотя и маленькое, но свое открытие. Шагать Нине было трудно. Песок лежал сугробами, ноги вязли чуть ли не до колен. А машина была уже недалеко, из нее высовывалась худенькая, беловолосая девушка в больничном халате. Она что-то кричала и махала руками, но трудно было разобрать ее слова. Нина видела только темно-серую целину песка перед собой. Шаг... еще шаг... еще толчок вперед. Покидали последние силы.

Шум машины перешел в рёв. Газик дергался и чадил совсем рядом. Белая девушка висела на дверке кабины, размахивала пузатой сумкой с красным крестом. А куцый газик визжал и ревел, приближался рывками, кривым судорожным скоком. Но вот он выпрыгнул на травянистую кочку, присыпанную тонким мучнистым песком, и снова застрял. Рычал, но не мог сдвинуться ни взад, ни вперед.

Вся какая-то воздушная, белая девушка выскочила из зеленого легковика и побежала к Нине, падая на песок и помогая себе руками и сумкой с широкой лямочкой. Присела, начала копаться под кустом полыни: потеряла туфель с шилоносым каблучком. Сняла второй, пошла босиком. Опять увязла. Подбежал Сергей. Подхватив вместе с сумкой, понес на руках "скорую помощь" к сизым былинкам солянки, где стояла на коленях обессилевшая Нина.