Черная сакура

Раздается шипение. Дикие кошки еще не утратили своего задора. Натянув кое-что из одежды, они двинулись навстречу Марине. Шипят на нее. Будто звери, вышедшие из леса и готовые ввязаться в схватку, такую манящую. Дрожь прекратилась. Внезапно они уподобились пламени, теплящемуся на холоде. Они готовы к схватке: тянут вперед худенькие ручонки, пальцы скрючены, будто когти, длинные ногти жаждут крови. Чьей-нибудь крови. Марининой? Моей?

Я хочу всего лишь забраться в машину, вернуть ее к жизни, услышать привычное фырчание и согреть свои усталые кости. Довольно с меня, довольно всех этих дурацких историй, я буду просто счастлив убраться отсюда, уехать подальше, подальше от этой сцены, подальше от всех этих сцен, в которых мне приходится участвовать.

Но я застыл на месте. У Марины есть необходимый опыт, она уже навидалась всяких схваток и увидит еще, а если опыта окажется недостаточно, у нее есть зонтик.

Две дикие твари крадутся вперед. Источают странный жар, испускают странные животные звуки, издают стоны и мяуканье.

Сиори внезапно достает ножницы. Где она их прятала? Как собирается использовать? Это все, что есть при ней?

Марина держит зонтик как ружье; целится в них. Я это уже видел? Зачем все эти повторы? Так уж повелось в нашей стране — все возвращается к тебе: если ты видел одну громадную, вставшую стеной волну, считай, что видел их все.

Ну так в ком больше дьявольщины? В злобнолицей ведьме с зонтиком на изготовку? Или в двух предвестницах рока, в этих…

Я помню, что кончик ее зонтика смертоносно заострен. И она явно не побоится им воспользоваться.

Девицы подкрадываются еще ближе и вдруг с рычанием кидаются на нее. Марина отбивается руками и ногами, но они не отступают. Стоит ей отогнать их, как они снова тут как тут, словно им не хватило побоев, словно им от этого только лучше. Они пускают в ход зубы, Маки впивается Марине в руку, и ее вопль вонзается в вечернее безмолвие. Все три отчаянно борются, а я стою как вкопанный. Кем мы стали — персонажами мрачного готического рассказа? Или просто распутная кошка дерется за меня, чтобы…

Я хлопаю себя по нагрудному карману и по-прежнему ничего не могу сделать. Если я вмешаюсь, то каким образом? Ведь у меня тело настоящего каратиста. Тело учителя физкультуры и футбольного арбитра, закаленное, натренированное упражнениями и вечерними прогулками, и стоит мне ринуться в схватку, как…

Мои уши наполняет, переполняет шум.

Кошки не унимаются. Я вижу, как острие Марининого зонтика по касательной задевает руку Сиори и красные капли, просочившись сквозь белую рубашку, падают на каменистую землю. Я снова думаю о холодных, знобких осенних днях, о сером небе, которое столь резко контрастирует с этими экспрессионистскими красными брызгами почти на самом пороге школы.

Я хочу крикнуть: «Хватит, хватит!» Хватит литься крови, хватит нам, глупым животным, попирать эту землю, хватит нам совершать бездумные поступки; не знаю, слышит ли кто-нибудь эти немые вопли; я только слышу у себя между ушами непрестанный шум, словно от льющейся воды, целый Ниагарский водопад; такое всегда начинается во время сильного стресса.

Наконец две юные девицы отступают перед взрослой. Наверное, с них хватило: Сиори хнычет, запаниковав из-за своих ран, а Маки — просто воплощенное сострадание. Если сначала это и была игра, она внезапно стала слишком настоящей. Вот какое воздействие оказывает кровь. Сначала обстановка слегка накаляется, но стоит появиться крови, как все сразу переходит в совсем иное измерение. Моя мать это знала. На полотнах, которыми она занималась, красного было в изобилии — я видел, как она открывала их у себя на компьютере, — она постоянно твердила о красном и желтом цветах на «Борьбе Иакова с ангелом» Гогена, любимейшей ее картине: красная земля, белые головные уборы, желтые крылья ангела, повергающего Иакова.

Маки еще обнажает зубы, но ее задор иссяк. Слезы текут по щекам, опять вездесущая сырость; как будто чей-то дурной сон: потоки и водопады, кровь и слезы, пот, гной и моча, и мы… во всем этом утопаем.

Вдруг мы слышим шорох за деревьями, и наши сердца мгновенно замирают. Кто-то, и не один, учуял запах. Запах крови. Схватка еще не окончена.

Они, эти звери, которые долго считались вымершими, а теперь вдруг воскресли и все смелее с каждым годом, являются с выжженных холмов, из лесных чащоб, из густых туманов и сырого воздуха; приходят на запах крови и пота.

Неумолимо растущими, яростными стаями возникают они в ночи, бегают по побережью, высунув языки, тяжело дыша, с алчным блеском в глазах. И вот они здесь, трое или четверо, еще не разглядеть, но они близятся, их можно унюхать и услышать до того, как они появятся: резкий запах внезапно возникает в воздухе — мокрая спутанная шерсть, жгучее дыхание, — бьет в ноздри, а потом их глаза, их глаза вспыхивают в жутком лунном свете, и мы не знаем, что нам делать: пускаться наутек или уже поздно.

Мы, все вчетвером, рядом с моей машиной, но…

Если бы я мог…

И тут я вспоминаю. И тут я наконец решаюсь действовать.

Я быстро отворяю дверцы машины и вталкиваю внутрь всех трех девиц. Марина хочет остаться со мной снаружи, но она и так сделала более чем достаточно. Теперь мой черед. Мы дожидались какого-то…

Я достаю из багажника директорский меч, вытаскиваю его из ножен и ловлю лезвием лунный свет. Если сегодня я погибну, оно и к лучшему, оно всегда было бы к лучшему. Раз больше нет Руби, раз моя жена в таком состоянии, то все, что ни произойдет, будет к лучшему, и просто…

Пора пришла…

Пора мне защищать…

Волки подступают ближе, потом чуть отступают — шаг вперед, потом назад, словно танцуют танго — то ли не уверены в себе, то ли высчитывают, стоит ли им рисковать? Две девчонки в машине верещат от ужаса. Они всего лишь дети. Я всегда это знал. Они позволили воображению одержать над ними верх. Такое бывает. А когда это случается, то важно, чтобы взрослый вмешался и повел себя по-взрослому. Марина хочет выйти и присоединиться ко мне, открывает дверцу, но я ее резко захлопываю: нам нужно что-нибудь посущественнее, чем ее киношный заостренный зонтик.

Звери передо мной рычат, слюна течет из разверстых пастей, чтобы слиться с нашим влажным миром. Они приняли решение, их взбудоражила кровь, и они устремляются вперед. Наступают на меня с трех сторон, готовятся атаковать по трем направлениям, такова их стратегия, а у меня хватает безрассудства принять этот вызов. Я мог бы сесть в машину и укатить. Но я этого не сделал. Я стою с мечом наготове. Сколько всякого оружия навидался я за весьма короткое время: метла Марисы, дурацкие ножницы Сиори, зонтик Марины, а теперь мой меч — все фаллической формы, и одно диковиннее другого.

Один волк внезапно бросается мне на ноги, но я успеваю сманеврировать и быстро его отгоняю. Спустя мгновение они приближаются парой: тот, что впереди, опять бросается мне на ноги, а другой прыгает на поясницу. Но я быстро уворачиваюсь и рассекаю воздух мечом. Клинок никого не задевает, но заставляет зверей поостеречься. Они ничего не добились, я в целости и сохранности, броски их мускулистых тел неспособны меня свалить — для этого требуется приложить гораздо больше усилий, чем они привыкли; придется им дожидаться волны посильнее.