Черная сакура

В моих ушах по-прежнему стоит шум. Все громче и громче. Кровь ударяет в голову. Пот заливает глаза. Но я вижу. Я увижу их приближение.

И они приближаются. Приближаются снова. На сей раз все трое вместе, одновременно, и я взмахиваю мечом с такой скоростью и силой, что лезвие достигает цели, мощно врубается в шею самого большого волка, и его голова слетает с плеч. Не полностью, правда, повисает на полоске кожи или сухожилии, на чем-то удерживается, у моих ног — бурлящий поток, кровавая лужа. Другие двое скулят, но не отступают, и оба тотчас же снова бросаются мне на ноги. Я раз за разом отскакиваю и отбиваюсь, отскакиваю и отбиваюсь, а меч, оказавшийся острее, чем я думал, свистит в колючем воздухе, мелькает у них над самыми спинами. Я вижу на лезвии клочья шерсти, однако с волками еще не покончено. Они опять собираются с силами, опять подходят ко мне спереди и сзади, а я взываю к своей самой темной энергии, настраиваясь на бой. Взываю к ярости волн, что обрушиваются на нас снова и снова, взываю к темным небесам, что извергают на нас дожди, устраивают наводнения и разливы рек, взываю к земле, к самому чреву ее, неустойчивому, рождающему расколы и разломы, взываю к собственной мертвой душе, к своей мертвой девочке, и наконец, преисполнившись мощи, поднимаю губительный клинок, чтобы дважды вонзить его в черные безумные сердца моих врагов. Мой царственный и непобедимый меч обагряется… и наступает жуткая тишина. Битва выиграна.

И первым поздравить меня приходит еще одно животное. Не бестолковые девчонки-подростки оказываются рядом со мной и не проститутка-иностранка, а уссурийский енот — он живо подскакивает к моим ногам и исходит слюной над падалью, точно гиена или шакал.

Неужели он наблюдал за всем этим? Что за инстинкт…

Этой зверушке нужно имя. Назову его Атма [28] .

Мы едем на моей машине, три девицы и я, на моей ржавой машине. Марина лучезарно улыбается мне. Она сидит рядом со мной, на переднем сиденье, я смотрю вперед на плохо освещенную дорогу, а Марина смотрит на меня с явным восхищением и без малейшей похоти. Но мне, как обычно, есть чем заняться, мне предстоит развезти этих двух девчонок по домам и взять с них клятву никогда не рассказывать об этом страшном вечере. Не хочу читать им наставлений, но, пожалуй, должен донести до них, что…

28

Согласно индийской философии и религии индуизма, Атма (Атман) — вечная, неизменная духовная сущность, которая проявляется как «свет жизни» в каждом живом существе.

— Думаю, я лучше дойду до дома пешком, — внезапно говорит Сиори.

Я этого не допущу. Эти люди теперь под моим присмотром. Я сражался с волками ради этих людей. Я доставлю их домой. Я уже потерял дочь, я не хочу видеть, как погибнут другие девочки — кто знает, где еще поджидают их волки в этой страшной волшебной сказке: всегда настороже, как и мы, всегда на краю, как и мы, всегда готовые к какому-то событию, к какой-то катастрофе, которая все ближе и ближе.

— Никто не выйдет из машины, пока я не довезу до самого дома.

Я упиваюсь собственным героизмом. Скромный человек с мечом и нападающие на него злобные серые волки. Такое не каждый день случается. Ничто из этого. Ничто из этого не происходит каждый день. Ничто из этого не должно было произойти.

Я решаю устроить небольшой объезд, прежде чем закинуть их домой. Направляюсь к рисовальщику граффити, посмотреть, на месте ли он.

— По этой улочке, — сообщаю я трем девицам из моей стаи. — Идемте.

Они теперь знают, что мне можно доверять. Я неопасен. Я их страж, который защитит их от любой опасности. Мое сердце заходится от восторга, впервые за долгое время, не уходит в пятки, не обрывается, а заходится от восторга.

На нем опять балаклава и армейские штаны, словно его занятия — своего рода военные маневры, потайные, скрытные. Он опять работает с чудовищным упорством и пугается, заслышав позади шорох наших шагов. Резко оборачивается, готовый к поспешному отступлению, но поняв, что это всего лишь я, успокаивается и небрежно кивает, а потом продолжает проворно расписывать стену. Кажется, он не возражает, что я привел с собой зрителей. А чего ему возражать, его работа почти закончена.

Вот она.

Яйцо.

Просто яйцо.

Во время своих вечерних блужданий я часто гадал, что же это будет. И с расстояния (я еще никогда не подходил насколько близко к нему или его стене) я понимал, что получится большое, круглое или овальное… нечто. Но оттуда, где мы стоим, отчетливо видно, что это яйцо.

Нет, это не просто яйцо.

Не просто.

Иногда с расстояния вещи выглядят другими, надо подойти поближе, чтобы рассмотреть. Моя мать часто показывала мне работы пуантилистов (Франция, много веков назад), которые хранила в одном из своих планшетов, и я по-детски радовался, насколько они разные издалека и вблизи. Встань подальше, и увидишь общий облик, основную форму; подойди поближе, и увидишь… что увидишь?

Кандзи [29] . Китайские иероглифы. Слова. Не просто слова. Имена.

— Это все имена?

— Да.

— Чьи? Чьи это имена?

— Жителей нашего селения, которые сгинули без следа.

— Мило, — говорит Сиори с глубоким чувством, которое в ней ни за что не заподозришь. Кажется, я вижу, как она смахивает слезу.

А потом этот парень театральным движением срывает с себя балаклаву. Меня никогда не заботило, что у него за лицо, кем он может оказаться. Даже мысли не возникало. Мне было совершенно все равно. Однако я изрядно удивлен, когда вижу, что это один из яйцеметателей, один из тех парней, которые регулярно пачкают мою машину текучей жижей. Честно говоря, я поражен, но не могу отреагировать иначе, кроме как засмеяться.

29

Китайские иероглифы, используемые в современной японской письменности.

— Ты? — говорю я.

Он улыбается мне в ответ, будто все это было большой аферой, которую он же и затеял, и наконец обман вскрылся.

Я могу рассердиться. Могу потребовать у него объяснений. Могу даже напасть на него (я ведь показал себя человеком недюжинной силы). Но какой смысл? Я знаю, кто его на это подбил. Я знаю, что все эти парни в подчинении у Монстры, вот и все. Моя машина ничего особенного собой не представляет. Как и я. Особенное только яйцо на стене. Завершенное или почти завершенное, и…

— Извините за машину. Я больше не буду. Просто футбольные болельщики заплатили, чтобы…

— Забудь. Это не имеет значения. Да и ничто не имеет.

Я опять подхожу поближе к яйцу. Просматриваю имена.

— Ее там нет. Если вы ее ищете. Там только те имена, кого нашли. В смысле, те люди.

— Откуда вы знаете про мою дочь?

— Вы мне уже говорили, во время очередной вечерней прогулки. Говорили, что ищете ее. Руби, верно?

— Да. Руби.

— Как драгоценный камень, — говорит Маки.

— Да, как драгоценный камень.

— Это настоящее имя? — спрашивает Марина.

— Нет, просто нам нравилось так ее называть.

— Очень мило, — говорит одна из них. Не знаю которая, у меня звенит в ушах.

Девочка вышла из материнской утробы, вся красная и лоснящаяся. Я видел, как она сверкает, словно драгоценность. Мы оба точно знали тогда (особая телепатия, свойственная глубоко любящим), что, хотя для нее и выбрано имя (Куруми), мы всегда станем называть ее Руби.

Наша драгоценность, наш клад, наше сокровище…

Иногда я пытаюсь рассказывать про нее, пытаюсь рассказывать про Руби и…

Все четверо сгрудились вместе. Три девицы окружили этого (безусловно, привлекательного) юношу и задают всевозможные вопросы о баллончиках с краской и арт-терроризме, о том, есть ли у него девушка. Им радостно услышать, что нет, и кажется, следующая битва у Сиори и Маки будет друг против друга, за его благосклонность. А может, другому яйцеметателю, его ровеснику, удастся все уладить. Марина стоит и смотрит на них, словно на собственных непослушных, но любимых детей, а я будто их дедушка; уши по-прежнему заложены, а разум не определился, куда направиться дальше. Этот день, как я уже говорил, был долгим, но чувствую, что он еще не закончился.