Черная шаль с красными цветами

–  Не надо, спасибо,- отказался Илья.- От пива голова моя угорает, так уж устроена.

–  Квасу, может?- Очень хотелось Дмитрию чем-нибудь угодить мастеру: а вдруг да сделает годной старую пистонку - это ж от какого расхода избавит! Да что от расхода, главное, от унижения избавит перед купцом, перед Яковом Андреичем, у которого ружье купить Дмитрий может только в долг.

–  Кваску хорошо бы, день-то какой жаркий,- согласился Илья.

А Федя взял свой узелок, и с Гришей, двоюродным братом, пошли они к Якову Андреичу. Как-то примет…

Двухэтажный дом главного кыръядинского купца стоял недалеко от церкви, прямо у большака, главной улицы, делящей Кыръядин на две части: прибрежную, ряд домов по берегу, и второй ряд - возлецерковную. Напротив дома купца, через дорогу, стояла земская школа, возле которой, на широком лугу, и собирались местные жители на праздники, на гулянья. И прибрежные, и возлецерковные, и зареченские… Сегодня народу на лугу было уже порядочно, но так, проходом: придут, постоят, поглядят- принаряженные все,- да и дальше пойдут, поискать, где веселее. Время еще не сборное. Это попозже чуток все соберутся именно сюда, на общее место. А пока праздник еще по домам, по улицам, по переулкам, вразбродь.

Хотелось и Феде на луг завернуть, ой как хотелось, но в раскрытом окне второго этажа купеческого дома заметил он солидную фигуру самого Якова Андреича - и сначала свернул к нему, дело сделать.

В доме пили чай. На середине просторного стола громоздился и шумел двухведерный самовар, отливающий золотом. За столом сидело ой много - Федя постеснялся сосчитать - дюжины полторы, и взрослых и маленьких. А сам Яков Андреич в темно-синей жилетке поверх оранжевой рубахи расположился в конце стола у открытого окна да самолично разливал в рюмки русскую водку. «Живут же люди,- подумалось Феде,- перед каждым взрослым своя рюмка на столе…». Лицо у Якова Андреича уже порядком покраснело от выпитого и съеденного, но не уловил Федя в лице купца главного, на что вдруг начал надеяться: праздничной беспечности, добродушия, мягкости. Нет, чего не было, того не стоило и искать. И взглядом своим острым, и осанкой, и поворотом головы смахивал Яков Андреич на туго взведенный курок пристрелянного ружья. «У этого небось пружина не сломится»,- неприязненно отметил Федя.

–  Заходите, заходите, милости просим,- прогудел купец низким голосом,- заходите, гостями будете, молодые, длинноногие…

–  А мы только из-за стола, благодарствуем,- ответил Федя, не зная, куда девать руки с узелком.

–  Никак, с верховьев Ижмы пожаловали на праздник? Вроде бы Федор, а? Сын Михаила Андреевича? Изъядорский? А, молодой удалец, не ошибся я?

–  Так бы… да,- совсем смутился Федя.

–  То-то, вижу, лицо знакомое. Память у меня на хороших охотников есть, не подводит еще. Дело какое ко мне?

–  Есть дело, Яков Андреевич, но я потом зайду, как чаю попьете. Если, конечно, можно. День-то праздничный…

–  Можно, можно, для хороших людей время всегда найдется, тем более в такую даль приехали. Подожди маленько, Федор.

Федя и Гриша спустились вниз по высокой лестнице, вышли на улицу и присели на ступеньку ждать.

А на лугу наро-оду собралось! Девчата уже песни затянули, и гармонь заиграла - настоящий праздник начинался на лугу. У Феди пятки чесались, сбегать бы туда и забыть все дела, ну их к лешему. Но вдруг Яков Андреич выйдет - а его и нету. Да ведь не захочет купец больше с ним дела иметь, никогда. А дело им нести придется, может, всю жизнь… Нет, нельзя, никак нельзя. Минутное удовольствие променять на серьезное, жизненное, нет, боже упаси и подумать этак.

Дождались наконец, слышно - застонали ступеньки под тяжелым телом Якова Андреича, в весе мужик, что и говорить.

–  Ждать да погонять нету хуже,- сказал купец, вроде бы извиняясь,-Ну-с, зайдем-ка в лавку.

Из кучи ключей, нанизанных на медное кольцо, Яков Андреич выбрал нужный и отпер огромный висячий замок, отодвинул железный засов и с замком в руке вошел в свою лавку.

"Этакий замчище,- подумал Федя,- заместо якоря бы его на лодку, никаким течением нипочем не снесло бы".

–  Проходите, люди молодые, милости просим. Феде после солнечной улицы показалось в лавке темно, как в подполье. Пока не пообвыкли глаза.

–  Ну, Федор свет Михайлович, покажи свое дело,- сказал купец и зашел за стойку, на хозяйское место.

Федя развязал узелок, затем из холщового мешочка вытащил шкурки куницы и подал купцу. Тот взял в руки, подошел к окошку и долго встряхивал шкурки, мял, дул, рассматривал. Затем вернулся к стойке.

–  Вот за эту,- положил он одну шкурку перед Федей,- заплачу три целковых. А вторую оцениваю на два с полтиной,- положил рядом с первой и вторую.

Федя аж оторопел от услышанного. Не сразу и возразил:

–  Яков Андреич… это как же… это же… два с полтиной самая низкая цена… Куница же… хорошая…

–  Верно сказал, Федор Михайлович, верно. Но это когда сразу, нележалые. А эти шкурки сколько пролежали - мне неведомо. Может, уже и моль завелась. Могу себе убыток причинить, и немалый.

–  Эти шкурки, Яков Андреевич, только февральские. Сами посмотрите, все чисто, наилучшее…

–  Даже и февральские, Федор Михайлович. Значит, всю весну и лето уже в сундуке отлеживались. Да и у меня лето-осень пролежат, сам посуди, куда я их сбуду до открытия зимней дороги? Рискую, сильно рискую. А убытков не люблю, грешен, не люблю убытков. Но если моя цена тебе не по сердцу - то я ведь силком не отбираю. Боже упаси. Держите дома, кто ж вас неволит? Но только, сам знаешь, пока они лежат, лучше не станут и не подорожают. Наоборот. Так что… сам думай.

Федя знал: поздно осенью, крайний срок - зимой - приедет чердынский купец Попов и возьмет шкурки много дороже. Да хоть бы и сам Яков Андреич - и он возьмет за полную цену. Нипочем они не определят, какого года шкурки, этого или еще того. И купец это понимает, как не понимать, не дурак же он. Но понимает, подлец, что Феде деньги нужны сейчас, позарез, иначе не тянулся бы в такую даль со шкурками в узелке… Сами Тулановы, конечно, обошлись бы до осени без этих денег, да ведь Илья тронется отсюда, из Кыръядина, в дальнюю Россию - как ему без копейки в пути?

–  Ладно, согласен. Что положишь…- уныло молвил Федя.

–  Ладно, оно и есть ладно, тебе ладно да и мне ладно, никому не накладно,- промурлыкал купец, не спеша забрал шкурки с прилавка, отнес куда-то в темный угол. А оттуда вернулся с маленьким железным ящичком. Маленьким же ключом на особой цепочке открыл щелкнувший замок, откинул крышку. Отсчитал деньги.

–  Ты, Федор Михайлович, не думай чего худого,- благодушно попросил купец.- Был бы кто другой - я б ему и этого не дал. Зачем мне доброй волею лезть в убыток? А вас с отцом я уважаю, потому и оцениваю так высоко, как можно летом оценивать. Пять целковых с полтиною - не малые денежки. Вот они, бери и держи крепко. И пусть в ваши ловушки зверь-птица сами идут, да числом поболе. Пересчитай.

Федя деньги пересчитал. Пять целковых отделил и упрятал. А пятьдесят копеек зажал в кулаке и начал осматривать полки с товаром. Чего тут только не было! И конфеты всякие-разные, и пряники, и калачи. Да хорошо бы сестренке Агнии красивый платок либо шелковую ленту купить, то-то радости было бы у девчонки!

–  Чего пожелаешь, Михалыч?- ласково спросил Яков Андреич.- На-ко вот, сегодня ты, по случаю праздника, можешь штоф русской водочки себе позволить.- Купец поставил перед Федей высокую бутылку и подмигнул.