Черная свеча

— В таком случае, будем считать — разговор состоялся, — Василий Пантелеймонович зябко потёр руки. — А у вас прохладно, Остап Николаевич. Постарайтесь уяснить. Упоров: вам предоставлены возможность для досрочного освобождения и поддержка администрации. Уяснили?

Заключённый кивнул, но сказал, однако, о другом:

— Гражданин начальник, разговор о той заключённой, ну, Донсковой, несправедливый. Святая она женщина, гражданин начальник.

Василий Пантелеймонович поморщился. Он не был готов к такому повороту беседы и потому испытывал некоторое разочарование.

— Советую вам контролировать эмоции, заключённый Упоров. Я чекист, мнение чекиста для меня не пустой звук.

Слова произносились очень жёстко, но странное дело, не излучали угрозы, напоминая весенний гром, после которого обычно идёт тёплый слепой дождик. Зэк это почувствовал, опустил глаза. Так и дослушал Василия Пантелеймоновича, который постукивал в такт своим выражениям розовым ногтем по золотому портсигару:

— Феликс Иванович всегда отличался глубоким проникновением в человеческую сущность. Впрочем, нас это не касается. Увести!

Тот внезапный разговор произошёл в четверг перед обедом, а в следующий вторник Упоров сидел на корточках а углу нового дощатого сарая, где с новой весны хранился инструмент бригады, и слушал приглушённый голос грека. Месяц, проведённый им на тюремных нарах, мало изменил внешность Заратиади, хотя вёл он себя не так беззаботно, сохраняя во всем располагающую ровность.

Грек задумал побег ещё раньше, это был их второй разговор. Выходило, что он пригласил Упорова потому, что тот уже бегал и не повторит ошибок. Опыт нельзя придумать, им можно обзавестись, рискуя жизнью. Вадим имел такой опыт.

— За перевалом, у Седого ручья, нас будут ждать олени, — сказал грек. Тогда Упоров перестал рассматривать бегающих по доскам муравьёв и поднял лицо, чтобы лучше видеть Заратиади.

— Дикие?

— Зачем?! Глупость городишь! Ездовые. Шесть голов. При них — два проводника. Люди не только надёжные, но и заинтересованные в моей свободе.

— А в моей?

— Мы бежим вместе до самых Афин.

— Занятно. Допустим, мы доберёмся до того ручья. Что дальше?

Упоров снова заинтересовался муравьиной вознёй, даже погонял их пальцем. А грек пересел на старый ящик из-под гвоздей, взял в руку сухую щепку, принялся чертить план будущего побега.

— Вот ручей, через полтора километра — болото.

— Кущаевское?

— Воронцовское, Кущаевское — за Анаднканом. Ты меня, похоже, проверяешь?

Бледное, заросшее чёрной щетиной лицо было теперь рядом, и когда их глаза встретились, Упоров подумал о шестигранном ломе, что стоял в противоположном углу сарая. Взгляд принадлежал человеку, который не собирается жить спокойно, пока не получит ответ.

«Он действительно хочет убежать, — Упоров улыбался глупым мыслям о ломе. — Но тогда и все остальное может оказаться правдой».

— Нет, Боря, — сказал бывший штурман, немного подумав, — зачем мне тебя проверять? Сам-то ты видел это болото? Оно, знаю точно, непроходимо.

Грек не проявил даже намёка на замешательство или смущение, отвечал, как хороню осведомлённый о деталях человек:

— В том весь секрет. Тропа есть, ею пользуются дикие олени и один из тех, кто будет нас встречать.

— Якут?

— Полукровок. Хочет сам на Аляску удрать. Работает за металл, но зато надёжно.

Упорова разговор о золоте снова насторожил. Он ждал его и в кабинете начальника лагеря, и сейчас, в этом наспех сколоченном на месте сгоревшего сарая строении, из которого хорошо просматривался подход по единственной между болотцами тропке.

— С золотом сложнее, — Вадим искушал себя опасной игрой, прилагая все силы, чтобы не сыграть фальшиво. — Но думать будем…

— Если есть над чем — думай, а нет, — грек махнул рукой, поймав на лету комара, — так и голову не ломай. Деньги есть.

— Положим, мы доберёмся до побережья…

— Никаких «положим». Мы доберёмся! Через месяц будем стоять на палубе судна. Иностранного. Там, на побережье, есть кому нас доставить в нейтральные воды.

По крыше меленько и дробно стеганул дождик. Вода подтекала в щели между листов ржавого железа, стекала струйками на пол, где уже не было ни одного муравья.

— А пара лишних оленей, это возможно? — спросил Упоров, не спуская при этом глаз с грека.

Тот задумался, переспросил со старательным спокойствием:

— Пару лишних оленей? Зачем? У нас же будет свободная пара. У тебя какой-то груз?

— Груз может появиться. Да… Забыл спросить про оружие…

— Наган. Большего не потребуется. На Седом ручье вооружимся.

— Может, у воров поинтересоваться?

— С ворами и побежишь, — брезгливо обрезал грек, при этом губы его сжались, рот стал твёрдым. — Такой побег делить нельзя. Особенно с ворами. Или ты ничему не научился в том побеге? Решай!

— Вроде бы все решили, о ворах — забудем.

— Тогда — в субботу. Мусора на рыбалку торопятся. Уходить будем через шестую шахту.

— Она затоплена.

— Была. Воду нынче откачали. Не полностью. Грязи полно, но кровля держит. Проскочим и обвалим. Тебя не хватятся. Мы говорили почти час…

— Я инструмент пошёл готовить. Работаю я здесь.

Грек вытер рукавом слегка порозовевшее лицо, Вадим увидел на нём следы внутреннего нетерпения. Ещё он почувствовал — разговор стал для Заратиади в тягость, и Борис его просто договаривает, переполненный привалившей удачей.

«Похоже — ты на работе, парень! — сказал себе с весёлой злостью зэк. — Твои нервы — на пределе».

Сомненья в том, правда, ещё оставались, но бывший штурман уже прокручивал варианты на случай, если стоящий перед ним человек окажется не тем, за кого себя выдаёт…

— Бывай! — сказал грек, протягивая руку.

Вадим пожал её молча, значительно, и они, как боксёры перед ударом гонга, разошлись в разные стороны.

— Тебя ждут на вахте, — Лысый сообщил новость бесцветным голосом, а заметив вопрос в глазах растерявшегося зэка, не счёл нужным что-то объяснять.

Вадим поднялся с широкого чурбака, на котором сидел уже третий час, точнее — с начала смены, когда бугор послал его готовить черенки для лопат, спросил:

— Опять на беседу?

Лысый развернул вполуоборот голову, прежде чем ответить, смахнул с розового уха большую навозную муху. Затем пробурчал:

— Ты кому-то очень нужен. Идём.

Сам пошёл впереди, ломая каблуками ссохшиеся куски красноватой земли. На этот раз зэк не поверил в спокойствие бугра: ему показалось, он даже был уверен — тот знает больше, чем сказал.