Черная свеча
Шрифт:
— Кроме Гнуса, ещё Сверчок, кажется, балует доносом, Петюнчика уже нет. Все, кого знаю.
— Сверчок по мелкости и злобности душевной донести может. Легачева Федьку, шепелявый такой, из завязавших воров…
— Знаю, со мной в одной лаве был.
— Что с ним собираешься делать?
— Ничего. Новые придут — знать не будешь. Эти хоть пашут.
— Во! — Лысый остался им доволен — Всякая страсть должна отступить перед благоразумием Мужики нынче испугались. Это хорошо, но не прочно. Помоги им в себя поверить. Все, Вадим. С Божьей помощью на свободе встретимся.
— Думаешь?
— Знаю.
Они обнялись. И тот, который был почти свободен пошёл, заслонив на какое-то время новому бригадиру серый отвал, где по берегу мутной речки копошились с лотками зэки, и синий горизонт за двумя рядами колючей проволоки. Упоров не сумел приглушил, в себе зависть к нескладно шагающему, так до конца и не понятому человеку. Хотел догнать его, пойти рядом, хотя бы до вахты. Но сдержался и стал думать о Лысом как о несчастном поселенце, ведущем Стеснённую жизнь за зоной. Зависть не покинула его…
— Плохими чувствами живёшь, Вадим, — сказал тогда он вслух, — радоваться надо: одним свободным стало больше!
Радость тоже не приходила: чужое, оно чужое и есть…
Но в общем что-то менялось, хотя бы в таких осязательных чертах лагерной жизни, как отношение к хорошо работающим зэкам. Его спросил косолапый лейтенант из нового пополнения:
— Заключённый Упоров?
— Да, гражданин начальник.
— Следуйте за мной! Вас вызывает полковник Губарь.
Зэк вытер ветошью засаленные руки и, отложив в сторону колесо вагонетки, крикнул:
— Верзилов! Проследи, чтобы к обеду тачки были готовы.
— Раньше управимся. Вазелин уже свою обкатал.
Все вроде бы продолжают работать, но глаза, однако, следят за уходящим бригадиром: вызов к хозяину — не простое событие. Губарь — человек нелюдимый, на пустой базар не позовёт. Может, вернётся бригадир и скажет: «Амнистия! Коммунизм построили!»
А, может, и не вернётся… Прошлой ночью опять воры приходили. Негрубые с виду люди. Пошептались да ушли. Не про коммунизм, поди, шептались. Заделье, значит, какое-то есть. Рисковый бугор человек. Никандра тоже не из гладких был, однако поровней нового: его угадать можно или хотя бы спросить, когда шибко невмоготу от любопытства. Этот весь открыт и ничего не видно.
Полковник Губарь поднял глаза. Поглядел мимо зэка на портрет железного Феликса, словно сверяя будущее с рыцарем революции.
— Меня ознакомили со списками вашей бригады. Да, мы разрешили вам комплектовать её самостоятельно. И, надо признать, состав подобран грамотно, однако… некоторые фамилии вызвали недоумение у начальника режима и у меня тоже. Подойдите ближе!
Упоров сделал три шага вперёд, остановившись с вытянутыми по швам руками. В самом зэке зрело сопротивление нелепой, деревянной стойке, но он ничего не мог с собой поделать, тянулся изо всех сил.
— Вот хотя бы Ольховский. Во время войны сотрудничал с немцами, осведомитель гестапо! К тому же ему скоро шестьдесят.
— Разрешите объяснить, гражданин начальник!
Губарь кивнул.
— Ян Салич — лучший специалист по россыпным месторождениям, а вы, гражданин начальник, обещали
нам в новом году технику…— Обещал?! — полковник вытянул губы и убрал со стола руки. — С вами, однако, не разговоришься, Упоров. Допустим, он вам нужен, репутация фашистского прихвостня вас не смущает?
— Все сидим на общих основаниях, гражданин начальник…
— А Дьяков, это же смешно!
Губарь поднялся, жестом подчеркнул своё окончательное несогласие:
— Человек, живущий по законам уголовного мира. Что он будет у вас делать? Наши с вами цели и цель Дьякова диаметрально противоположны. Вы — показательная бригада! Скажите честно…
— Заключённый Дьяков встал на путь исправления, гражданин начальник!
— Я просил — честно! — Губарь взял карандаш, торцом стукнул по крышке стола. — Вы должны понять…
— Простите, гражданин начальник, — зэк говорил волнуясь, и Губарь поверил в искренность его переживаний. — Мне не обязательно вас понимать, но обязательно слушаться. Я, конечно, не смею настаивать…
— Продолжайте, продолжайте, Упоров, — кивнул начальник колонии, наверное, догадываясь, о чём пойдёт речь.
— Если бы вы попробовали меня понять. Администрация принимает решения, за которые нам, работягам, приходится иногда платить жизнями.
Губарь смотрел на заключённого с некоторым сочувствием, между ними кончилось молчаливое противоборство. Сейчас полковнику, наверное, и вправду было жалковато человека, на которого он решил поставить.
— Мы подумаем, — произнёс он вполголоса. — Говорите — встал на путь исправления? Хе! Прямо анекдоты какие-то в моем кабинете, сказки для взрослых идиотов!
— Для вас, может, и сказки, гражданин начальник, меня же просто грохнут. — Он ждал, что полковник вскочит, закричит, одним словом, начнёт доказывать ему — власть на Кручёном находится в его руках, он — Хозяин!
Ничего подобного не произошло. Губарь недовольно пошевелил седыми бровями и спокойно сказал:
— Действительность, к сожалению, не всегда подчиняется закону… Хорошо, что вы не стали темнить. Тут есть ещё одна сомнительная личность.
Начальник лагеря склонил голову набок. Улыбка была где-то внутри, под мундиром с широким рядом орденских колодок на левой стороне. Заключённый, однако, чувствовал — он улыбается, иронично и не зло.
— Вы — верующий, Упоров?
— «Религия — опиум для народа», гражданин начальник. — Вадим знал, о ком пойдёт речь, затягивал время, обдумывая ответ.
— Я насчёт этого попа, как его фамилия… — Губарь глянул в бумаги. — Тихомирова. Придётся объясниться.
— Святое дело начинаем, гражданин начальник: без попа неловко.
Недавнее понимание распалось. Зэк почувствовал и сжался.
— Вы хитрец. Смотрите, не перехитрите самого себя!
Полковник вынул из кармана носовой платок, прикоснулся к глазам.
— Плохая шутка, гражданин начальник. Виноват. В воскресенье из тюрьмы привезли разную накипь. Этого, из попов, никто не хотел брать: тощой…
— Вы были с ним знакомы раньше? — перебил Губарь.
— Два раза виделись. Смирный он…
— Ну, хорошо. Бог с ним, с попом. Я вспомнил насчёт промывки с подачей на промприбор бульдозерами. Нужны специалисты…