Черная свеча
Шрифт:
— Слышь, Никандра, он же — припадочный, — сказал Лука, рассматривая дыру в сапоге.
— Ты тоже культяпый, но получаешь нормальную пайку, а зачёты тебе идут, как двурукому, — осадил бывшего сапёра бугор.
— Воры ем крутить будут. Как хочешь, а мне он — сомнительный.
— Ищи другую бригаду, Лука, с другим бригадиром, — посоветовал, массируя синяк на лбу Упоров.
— Что хочешь сказать?!
— Уже сказал: ты у меня не работаешь!
— Слыхали?! — Лука развернулся лицом к зэкам, соскочил с бревна. — Не успел до власти дорваться, права качает. Хрен пройдёт!
— Ты бы тормоза
— Не надо паники, Митя. Без тебя я тоже обойдусь.
Тяжёлое лицо Столба передёрнул нервный тик, он поискал глазами свой инструмент. Упоров тоже встал с бревна, что никак не повлияло на Митину решительность: бывший бандит свято верил в свою внушительную внешность и кровавую репутацию.
— Мне не нужны революционеры. Мне нужны пахари, которые нуждаются в досрочном освобождении. Пахать будем только за свободу.
Ответом был небрежный плевок под ноги и соответствующее выражение лица. В такой ситуации, Упоров знал по опыту, слова звучат как оправдание…
Рядом с сапогом Мити, в верхнем бревне, волчьим клыком торчит недавно правленный топор. Солнце лежит на топорище ровным пояском в аккурат по месту хвата.
И рука бывшего бандита расправилась; оттопырен большой палец, четыре остальных прижались друг к другу.
Упоров бесхитростно улыбнулся, расслабил плечи.
На том Митя и купился. Он убрал руку от топора, а секундой позже правый крюк угодил по подбородку доверчивого бандита. Хрясь! И хрип силится освободиться из сжавшегося горла, кадык туго ворочается под кожей пойманным карасём.
— Со мной останутся только те, кто хочет получить свободу по одной третьей.
Вадим выдернул топор из бревна, передал Ключику.
— Прибери, Андрюша, искушение. Я разговаривал с начальником управления Западных лагерей полковником Дочкиным…
— Ты перегрелся, фраер! — хохотнул Семён Палкин. — Это был не Дочкин, а Никита Сергеевич Хрущёв. Кому дуру гонишь?!
— Давай, братва, дослухаем! Може, чего умного скажет…
— Чо слушать?! Чо слушать?! — забазлал бабьим голосом колченогий казак.
— Фуфло нам задвигает, сам думает, как отмыться за все свои побеги.
— Думаю, — неожиданно согласился, глянув на красного от натуги казака, Упоров. Его прямое, такое скорое признание несколько всех успокоило. — Отмыться думаю, освободиться думаю. Ну, хотя бы по одной третьей. На хрена, ответь мне, Сеня, я бы впрягался в этот воз? Чтобы от такого баклана…
Вадим показал пальцем на пытающегося приподняться Митю.
— …получить ломом по башке? Надо всем вместе найти выгодный для нас способ жизни и постараться откинуться из этой беды как можно раньше. Вспомни, Андрей, какой у тебя был съем на промывке?
— Пятьдесят пять граммов. Меньше не давал.
— Почти две нормы. А это ленивое животное, — Упоров снова указал на Митю, — снимало двадцать. В общем получается полторы нормы. Это обеспечивает бригаде зачётный коэффициент два. Маловато. Начальник управления сказал: «Будет две нормы — зачёты пойдут один к трём».
— Круто больно, Сергеич! Да и обмануть могут.
— Начнуть
кроить — бросим пахать, и все! Золото им нужно, а не нам с тобой. Мы за свободу работать будем.— На нарезке шахт две не получатся, бугор!
В этом возгласе — а кричал Семён Палкин — уже было что-то деловое и домашнее. Старый сиделец нюхом почувствовал меняющуюся обстановку, решив на всякий случай не испытывать судьбу.
— Ну, что ты козла доишь, Сеня?! Только отладить все надо но уму и по совести, чтобы не кроить, а работать. Втащить администрацию в наш интерес.
— Упоров сделал движение, словно натягивал на себя вожжи, — тогда хорошее золото в государственный план обеспечит нам хорошее отношение и ларёк.
— Половинить начнут!
— Кто?!
— Сам не знаешь, что ли?! Воры!
— Оставь это мне. Следует думать над тем, как заинтересовать администрацию, чтобы без нас ей было трудней. Хозяин пообещал четыре бульдозера на следующий год. Будем нарезать и мыть. Сами.
Они ещё пребывали в сомнении, но тут похожий на ласкового бульдога сын австрийского коммуниста Федя Редлих хрипловатым басом обратился к Лысому:
— Пусть скажет Никандра, он нам его сосватал. Будет ли понт с моряка?
Очнувшийся Митя шарил глазами в поисках топора. Никандра обошёл его и сел рядом с Упоровым, но на вопрос Феди отвечать не стал.
— Живой, Столбик? — спросил сочувственно бывший секретарь Союза писателей Сидяков.
— Тебе какое дело?! — Митя был огорчён отсутствием топора. — Жаба писучая!
— Что вы, Дмитрий! Мне вас по-человечески жалко, — вспыхнул Сидяков.
— Это точно, — подтвердил косоватый стахановец по кличке Вазелин. — Он усем объявил, что примет тебя в писатели, коли ты после такого тэрца хвост не откинешь. Дал слово — держи! Примай Столбика. Не то мы тя через «Гудок» за обман рабочей массы продёрнем!
Федя Редлих поймался за козырёк кепки Вазелина и надвинул ему на глаза:
— Глохни! Никандра, почему молчишь?
Бригадир что-то пробурчал себе под нос неразборчиво, хотел подняться, но передумал и после минутного размышления начал говорить:
— Я бы с ним работал. Причина первая: он — человек слова. Вторая: лодырь у него за пахаря не проканает. А третье: он не станет кроить за вашей спиной. В нем… зря улыбаешься, Гнус, совесть не отмерла.
— Минуточку, — встал бывший председатель профкома авиационного завода Дорошев. — Слушаю вас, товарищи, и диву даюсь. Доверяете эмоциям стихийного лидера! Вы же, Упоров, насколько мне известно, не располагаете опытом руководящей работы. Дилетант. А берётесь руководить. Лично я…
— Тебя это не касается, — будущий бугор оценил взглядом вислозадого Дорошева. — Тобой руководить не берусь. И ещё некоторых посмотрю в работе.
— То есть как это не касается?
— Просто! Не возьму, и баста! Был бы ты любитель, пожалуй, взял. Но ты — профессионал. Работу с обманом путаешь. Это судьба. Это навсегда. И закрой рот!
Пётр Николаевич Дорошев рот не закрыл. Он дёрнул резким движением полы пиджака, говорил, чуть приклацивая челюстями:
— Вы дискредитируете партийных выдвиженцев! За такое надо к стенке ставить! Ваша буржуазная мораль станет известна в компетентных инстанциях!