Чернее

– - Здравствуйте, звезды!
– - сказала я.

– - Здравствуй, девочка!
– - ответили они.

– - Эй!
– - крикнул отец и потянул за трубу.

Она выпала из моих рук и звякнула по асфальту.

Я подняла свой конец, мы пошли, но я то и дело поднимала голову и смотрела на звезды, которые подмигивали мне.

А потом вечером бабушка кормила нас кашей, они о чем-то спорили с отцом, а я ела кашу, болтала ногами и думала какие-то очень умные мысли. И вдруг меня осенило: я

– - ношу зеленый сарафан с белкой на груди, сшитый бабушкой, такого ни у кого нет;

– - сижу на коричневой табуретке, прекрасной, крепкой, высокой коричневой табуретке;

– - думаю очень-очень умные мысли;

Не значит ли это -- что я -- самая замечательная девочка на свете?

От этой мысли я даже жевать перестала.

И верно же! Ведь все-все вокруг меня любят!

И я принялась доедать кашу: хотя все мое существо было преисполнено восторга, желудок все же оставался пуст -- и требовал наполнения.

А потом я пошла в школу и узнала, что тупая.

Учительница сказала, что надо сделать, а я не услышала.

Открыла пропись -- на обложке была нарисована розовая лисичка -- и увидела в начале строки аккуратно нарисованную жирными черными линиями ёлочку, рядышком другую елочку -- очевидно, посыпанную снегом, потому что нарисована она была точечками, а не сплошной линией. Я попыталась пристроить рядом с этими двоими свою. Елочка вышла какая-то накренившаяся, кособокая, возможно, ее расшатал медведь, или, может, она просто устала от жизни.

– - Мила, я просила не рисовать, а обвести!
– - Я услышала над ухом голос учительницы.

Обвести? Легко! И я уверенно обвела в кружок свою кособокую елочку. Теперь она была как будто в портретной раме.

– - Что ты делаешь?
– - изумленно спросила учительница.
– - Вот как надо!
– - Она взяла мою руку своей и, крепко сжав, стала водить ручкой по бумаге, соединяя точки второй елочки в единую сплошную линию.

– - Поняла?

Я молчала. Почему-то единственное, что я ощущала в тот момент, -- это как ее ногти впиваются в мою кожу. Острые красные ногти.

Но это было нестрашно.

Меня очень любила наша библиотекарь -- Маленькая Библиотекарша, как я ее звала, женщина совсем крошечного роста, с меня, но взрослая, очень добрая и умная. Она всегда подбирала для меня хорошие книжки и интересовалась, понравилось ли мне.

Рисунки к книгам, которые я приносила, она всегда вывешивала на стенд и под ними была моя подпись: "Мила Г." (свою длинную фамилию я не любила писать, одно мучение).

Это было здорово, и хотя я понимала, что рисую отнюдь не лучше всех, я почему-то все равно была ужасно собой довольна. Важно то, что все могли видеть -- я рисую.

Я помню, однажды мы с Маленькой Библиотекаршей о чем-то говорили, и я -- в восторге пересказывая недавно прочитанную книжку -- протараторила:

– - Там... там такая девочка была... она попала в волшебную страну и всех злых победила, а с хорошими подружилась, и там еще был такой парень, хороший-хороший, который потом оказался принцем этой страны... И он на ней женился! Я бы тоже так могла, как эта девочка! И вы тоже могли бы! Вы же как я!

– - Ты, Милочка, неаккуратно читаешь!
– - вдруг сказала мне Маленькая Библиотекарша.
– - Уголок от обложки оторвала.

Я покраснела, потому что так и было.

А потом через какое-то время услышала, как мама говорит с кем-то по телефонц:

– - Да, я ее знаю, Маленькая Библиотекарша, как говорит моя Мила. Бедная женщина-карлик -- ни мужа, ни детей! А детей любит, вот и работает в этой библиотеке! Да, так вот устроила свою жизнь, бедняжка! Хоть на работе пообщается с детишками!

Я сидела, понурив голову. Откуда-то сверху, как пласт снега с крыши, сползла тоска.

Разве может быть так, чтоб человек просто приспособился жить -- а сам был несчастным? Разве может?

Нет, конечно, нет, решила я. Просто в книжках все происходит быстро, а в жизни медленно -- вот и все.

В жизни надо подольше подождать -- и откроются двери в волшебную страну для Маленькой Библиотекарши. Тем более что она же маленькая. Неважно, что взрослая. Все равно для нее должно случиться чудо. Для маленьких всегда происходят чудеса -- рано или поздно.

С точки зрения мамы, тот год был хорошим: нам дали квартиру.

Но я не хотела переезжать.

– - У тебя будет своя комната!
– - говорили мне.

Но я никогда не хотела свою комнату. Я хотела ходить в свою старую школу, дружить со старыми друзьями, жить с бабушкой, спать с ней в обнимку, уткнувшись в мягкий живот. С бабушкой я была в безопасности. А кто защитит меня от всего ночного в новой квартире?

Дяде и тете тоже дали квартиру, даже раньше нас. Так как у них нет детей, мама считает, что это несправедливо, и что-то там объясняет про блат и взятки.

Но я помню, как мы сидим на кухне в новой квартире дяди и тети, мне очень скучно, потому что мама с тетей говорят только о мебели, а это мне неинтересно.

– - Все прекрасно, только зеркало зря повесили в нише, -- говорит мама.
– - Там же темно.

– - О, -- отвечает тетя, -- какие глупости! Можно ведь включить свет!

Я выхожу в коридор и долго смотрю на свое отражение в зеркале. Я совсем не похожа на себе, и мне становится страшно. Я пугаюсь себя самой так сильно, словно я -- не я, а кто-то похожий на меня, но ужасно злой, ненавидящий всех людей и в особенности -- меня настоящую.

Я люблю нашу старую квартиру. Хотя в ней тесновато, а в ванную порой не попасть -- отец любит мыться, часами отмокая в ванне.

Вот я с криком ломлюсь в дверь:

– - Папа, пусти, еле терплю!

Дверка дергается, ее удерживает крючок.

– - Папа, ну ты сам виноват -- прячься!

Я беру с подзеркальника тонкую расческу и просовываю в дверную щель. Чуть-чуть вверх -- и дверь открыта. Ухо улавливает шелест задвигаемой шторки: отец отгородился, успел, и я могу спокойно сделать свои дела и уйти.

А это незабвенное окошечко в ванной! Когда неожиданно из крана начинал литься кипяток, надо было вскарабкаться на бортик ванны и что есть силы стучать в окошечко с криком: