Черное колесо. Часть 2. Воспитание чувств, или Сон разума
Шрифт:
– До сих пор не могу в это поверить! Не мог он такое сказать!
– Но ведь сам сказал, Ире, во время свидания!
– Представьте, каково это было слушать Ире!
– В её положении!
– Варвары!
– Но ведь то, что материалы следствия убедили его в тенденциозном характере и объективной вредности «Хроники», – это не его слова! Его заставили это сказать!
– Как и то, что он просит прекратить выпуск «Хроники», так как каждый следующий выпуск будет удлинять ему и Красину срок заключения!
– Дело Сталина живёт и побеждает!
– Методы те же, да и люди!
– Какие они люди?!
Тихо прошелестела фраза, что Якир уже давно спился с катушек, его и пытать-то не надо было, разве что подержать
– Да, он болен! Но это же бесчеловечно держать тяжело больного человека в тюрьме!
– Подло пользоваться его слабостью и такими недостойными, позорными методами выбивать из него нужные показания!
Понял также Ульяшин причину обеспокоенности всех собравшихся: Якир передал недвусмысленную угрозу КГБ, что с выходом каждого выпуска будут производиться новые аресты, причем арестовывать будут не обязательно тех, кто непосредственно принимал участие в работе над выпуском. Тут впервые в его голове промелькнула тень непонимания и сомнения. Чего они так волнуются? Понятно же, что на понт берут! Захотели бы арестовать – арестовали бы. Всё ж таки КГБ – солидная лавка, одно слово – Контора.
– Это произвол! Они не посмеют!
«Ещё как посмеют!» – воскликнул про себя Ульяшин и тут же услышал эхо с разных сторон стола.
В следующий раз он пришёл в этот дом месяца через полтора, вскоре после Нового года. Шёл с некоторым волнением: вдруг не узнают, мало ли таких, как он, ходит! Но всё обошлось: и узнали, и встретили радушно, и даже имя почти все вспомнили без подсказки. Ульяшин, уже усвоивший свободный стиль общения своих новых друзей, чуть ли не с порога, после первых приветствий, попросил объяснить, что же там произошло в Штатах с Князем. По радио сообщали, что его не пустили обратно в СССР и лишили советского гражданства, но хотелось комментариев – случай для новейшей истории был беспрецедентный. Последний раз такое случалось в далёком 1922 году, когда на знаменитом «философском пароходе» из страны выслали цвет интеллектуальной элиты. Больше большевики так людьми не разбрасывались. Проку от философа, конечно, немного, но всё же сучки на лесоповале собирать может.
Комментарии Ульяшин получил, целую россыпь, на любой вкус.
– Власти сознательно создали иллюзию, что он уезжает на время. Они выбросили его за границу буквально в одной рубашке!
– Без его архива, без рукописей, без милых сердцу мелочей!
– Бедная Вера!
– Бесчеловечно лишать человека родины!
– Это противоречит всем международным актам и Всемирной декларации прав человека, подписанной СССР!
– Так в СССР и не опубликованной!
– Он не дал им ни малейшего повода! Держался, как и обещал, подчёркнуто лояльно по отношению к советским властям.
– Помните его ответ на вопрос о сравнительном положении советских и американских заключённых после посещения тюрьмы в Нью-Йорке?! Даже тут сдержался, хотя ему было, что сказать, было!
– Власть ничего не смогла инкриминировать ему. И в бессильной злобе вышвырнула его в эмиграцию.
– Тем самым она де-факто признала, что вся его и наша публицистическая и издательская деятельность абсолютно законны.
– Это был смелый правовой эксперимент, поставивший власти перед необходимостью с очевидностью обнаружить противоправный характер своих действий!
– Мы буквально накануне распространили об этом письмо. Обязательно прочитайте его, Володя.
– Мы всё же вынудили власти пойти на смягчение внутренней политики!
Конечно, приятно было думать, что власть идёт на уступки и под совместным давлением изнутри, со стороны диссидентов, и извне, со стороны общественности и правительств западных стран, как-то смиряет свой репрессивный задор. Но Ульяшин не очень в это верил. «Всё это игра! – восклицал он, правда,
несколько позже. – А большевики – большие мастера в игре краплёными картами. И овечью шкуру набросят, и соврут на голубом глазу, и слезу пустят, если понадобится. Как Сталин в Ялте – выплакал-таки Польшу у расчувствовавшегося в ответ Рузвельта. Так и тут: молча покивают, как бы соглашаясь, даже по головам погладят, заодно пересчитывая, а как поднимут расхрабрившиеся противники головы для очередного решительного требования, тут-то они бритвой по горлу, сразу по всем, благо, сами в ряд выстроились. Нет, господа хорошие, чёрного кобеля не отмоешь добела, тут Никита был абсолютно прав, если, конечно, относить эту поговорку не только к Сталину, но и к самому Хрущёву и ко всей этой хамской власти».За подтверждениями далеко ходить не пришлось. Буквально накануне приезда Ульяшина, в первый рабочий день нового года КГБ произвел арест из серии тех самых, которые «не посмеют». Следователь, мило улыбаясь мужу арестованной Ирины Белогорской, заявил, что её арест связан с выходом 27-го выпуска «Хроники», хотя следствию и известно, что она не принимала участия в этом выпуске. Тут даже Ульяшин присоединился к всеобщему возмущению.
– Полный беспредел! – воскликнул он совершенно искренне.
– Нам необходимо как-то отреагировать, – сказала Ира-Хозяйка. – Давайте составим письмо, выразим протест, потребуем освобождения.
– Обязательно составим, – поддержала её Лариса, – нельзя спускать им ни одного случая произвола!
– Если дело так и дальше пойдёт, придётся нам каждый день по письму составлять, – заметил Юра, – похоже, органы настроились растоптать «Хронику».
– Так, может быть, надо выпустить сейчас очередной номер, нет, экстренный номер, – с энтузиазмом предложил Ульяшин, – дать туда это письмо с протестом, описать все последние события, историю с лишением Валеры гражданства, ваше заявление по этому поводу – материала-то сколько! Не номер будет – бомба!
Обычной живой реакции не последовало.
– Сделать выпуск, выпустить сделанное… – глубокомысленно протянул Алик. – Всё не так просто, наш молодой и горячий друг!
Ульяшин с удивлением обвёл взглядом задумчивые лица, понурые плечи. «Неужели их может остановить первое же и не столь уж серьёзное препятствие?» – растерянно подумал он.
Уловив эту мысль, Алик понимающе усмехнулся и прояснил ситуацию:
– Каждый из нас в своё время сделал осознанный выбор. Передавая запрещённую литературу, ставя в первый раз подпись под письмом протеста, выходя на площадь, мы знали, на что идём. Мы были готовы к гонениям на работе, к угрозам и провокациям, к тому, что нас в любой момент могут арестовать. И если любому из нас выпадет этой жребий, он с достоинством и мужеством выдержит любое давление, вынесет любой приговор, любое наказание. Так, как Ира, – Алик заметил удивлённое выражение на лице Ульяшина, – Ира уже прошла один раз этот круг, она получила год лагерей за распространение письма в защиту Толи Марченко. Это был её выбор, а сейчас её арестовали за то, что она не делала.
– Но ведь Ира, как я понимаю, имела прямое отношение к выпуску «Хроники», – не удержался Ульяшин.
– Да, имела, – с жаром вступила в разговор Лариса, – но конкретно двадцать седьмым выпуском, который ей инкриминируют, она не занималась. Так что этот арест и это обвинение – полицейский произвол!
Размышление над этой тонкой казуистикой Ульяшин оставил на потом, тем более что Алик спокойно продолжал свою речь.
– Власти недвусмысленно дали нам понять, что на очередной выпуск «Хроники» они ответят арестами, даже не редакторов, не остальных из нас, имеющих к ней непосредственное отношение, а людей, к этому никак не причастных. На наши плечи переложили ответственность за судьбу этих людей. Можем ли мы решать за них? Имеем ли мы право предпринимать действия, которые поставят под угрозу их свободу? Такие вот вопросы!